Из жизни авантюриста. Эмиссар (сборник)

Он услышал открывающуюся дверь из салона и шелест платья… Собрав отвагу, он постучал…

Шаги прекратились… тишина.

Но что если это была тётка?

Легонько постучал во второй раз…

Шелест платья известил, что кто-то приблизился к комоду.

– Панна Целина, – шепнул узник, – ради Бога…

Сначала ему отвечало молчание, потом не знал чему приписать, что шаги отдалились… панна Целина что-то тянула вполголоса. Он объяснил это себе стуком в дверь… от салона… поскольку была не закрыта… а справник, играющий в вист, сидел в шаге. Минутой позже ударила она слегка в дверь с другой стороны.

– Я слушаю, – сказал тихий голос.

– Не спрашивай, пани, не удивляйся, но умоляю… во имя Польши… на полминуты я должен с тобой удивиться, нет свободного времени.

– Отвори дверь… ключ в ней, – ответили потихоньку и снова запели.

Павел не без труда, пытаясь делать как можно меньше шума, поднимаясь, отворил дверь. За комодом стояла бледная панна Целина.

– Ради любви к Польше, возьми, пани, эти бумаги, укрой… или я… вспомню о них… или… найдёшь указание, кому их отдать.

Девушка отважно вытянула руку, румянец покрыл её лицо, она схватила пачку и кивнула только головой, говорить не могла… Дверь тут же закрылась… ключ повернулся, и Павел снова лежал в кровати разгорячённый, уже только один револьвер сжимая в ладони. Постепенно его лицо приняло более спокойное выражение… вздохнул; он с уверенностью знал, что польская девушка скорее умрёт, чем предаст родину.

* * *

В час подали к столу. Справник как-то не думал собираться, но, как для справника, был совсем в неплохом настроении. Расспрашивал о соседях, о дороге, жаловался на тяжкие и неприятные обязанности, и французской речью развлекал панну Целину.

Заловецкий, сильно тем огорчённый, заметил, что достойная панна подсудковна на обеде была чересчур любезна с русским, что даже ему улыбалась и, казалось, забавлялась его лепетом.

Отец также немало этому удивлялся, зная расположение её к русским.

«Но, – думал Заловецкий, – и дьяволы женщин не поймут… женщина женщиной, даже с русским должна кокетничать».

Когда это происходит у стола, а подсудок, не жалея, подливает Шувале вина, несчастный Павел мучается под одеялом, голодный и нетерпеливый. Передача бумаг вернула ему немного спокойствия, но не уступила горячка, сжигающая его с утра. Уже меньше заботясь о себе, Павел услышал идущих к столу, уверился, что справник сидел прикованный в столовой, и, забыв о грозящей опасности, пожелал выпить стакан воды. Его жгла жажда.

Он достаточно знал дом, чтобы пройти незамеченным на кухню. Сначала он немного колебался, но пересилило какое-то юношеское нетерпение, он встал, отворил дверь, выглянул, и смело направился на кухню. Не пробыл там долго, служащий подал ему холодной воды, но этой минуты хватило, чтобы слуга справника, который некогда стоял с дрожкой перед домом полицмейстера, увидел его и узнал. Счастьем, был это человек редкой дискреции и слишком ограниченного ума.

В добрый час после обеда справник с очень умело втиснутой в руку пятидесятирублёвой бумажкой, счастливо, наконец, выехал из Радищева.

Слыша его бричку, отдаляющуюся от крыльца, Павел вздохнул свободней, чувствовал, что его мигрень может пройти и что будет освобождён из заключения, которое его мучило. Через четверть часа после отъезда вошёл Заловецкий с триумфующей миной, но со следами борьбы, которую пережил, над утомлённым выражением.

– Теперь, – сказал он, – можешь встать, одеться, мы скажем, что мигрень прошла и должно быть голоден… Мы накормим тебя, не вызывая никакого подозрения, потому что зачем хозяину знать о тебе?

Павел усмехнулся, думая в духе, что уже кто-то ещё, кроме него, знал в эти минуты о нём и должен был заботиться о его судьбе. Он хотел выйти, чтобы как можно скорей взять бумаги, поблагодарить Цилину, поговорить с ней доверительно, умолять о тайне, объясниться…

Поэтому он быстро начал одеваться.

– И коней прикажи запрягать, – сказал он Заловецкому, – всё-таки безопасней – уехать отсюда.

– А это зачем? – отозвался приятель. – Против ночи по этим полеским дорогам трястись, незнамо куда. Помилосердствуй… уже теперь тебе нигде на свете безопасней быть не может, как тут? Шувала был, сделал ревизию, уехал… Сидишь, как у Бога за печью… когда на дороге его, может, принесёт нам на шею.

– Ну всё-таки я чувствовал бы себя в безопасности где-нибудь в другом месте и мне нужно уже ехать.

– Поедем завтра утром, – сказал Заловецкий.

Павел не сопротивлялся, только совесть велела ему убегать из этого гостеприимного дома, чтобы ему с собой не принести хлопот… но теперь эта красивая и отважная Целина имела для него чрезвычайное очарование, рад был сблизиться с ней… и хотя бы более долгим взглядом попрощаться с ней навсегда…

* * *

К вечеру выздоровевший пан Павел появился наконец в салоне, честный подсудок совсем ни о чём не догадался. Подали чай, разложили вист на троих с дедом, а пан Павел благодарил Провидение, что сможет объясниться перед панной Целиной.