Из жизни авантюриста. Эмиссар (сборник)

Великий физиогномист, справник, хоть занятый завтраком и разговором, он заметил на лице пана Заловецкого какое-то беспокойство и лицо панны, что-то объявляющее… ожидание и удивление. Он не спускал с них глаз… Пару раз Заловецкий хотел дать знак панне Целине, но встречал взгляд Шувалы, и решил доверить судьбе дальнейший ход дела. Но, несмотря на силу, какую имел над собой, черты его выдали, что внутри дрожал и умирал от проглоченного страха. На лице панны Целины беспокойство становилось всё отчётливей… она несколько раз открывала уже уста. Заловецкий заговорил с ней.

Неосторожный хозяин тем временем вырвался:

– Может, послать за паном Павловским… когда…

– А что с ним? – прервала живо панна.

– Со вчерашнего дня, со вчерашнего у него та несчастная мигрень, от которой жестоко страдает, – подхватил Заловецкий. – Ничего ему не нужно, только отлежаться спокойно, пока не пройдёт.

Справник вздрогнул.

– Достаточно, что у пана подсудка всегда много гостей, – сказал он живо.

– Тот гость это сосед пана Заловецкого, – отозвался хозяин. – Павловсий из Дубеньского повета.

– Павловский… – добавил справник, – их там несколько… я знаю некоторых… Людвик ли из Иероним?

– Нет… Антони… Антони, – живо подхватил Заловецкий.

– Брат Людвика?

Заловецкий, так быстро спрашиваемый, неприготовленный, выдал в ответе некоторое замешательство, но исправил это смехом.

– Ни брат, ни сват, и даже других Павловских, – сказал он, пожимая плечами. – Имеет около меня часть деревни в Паминкове. Служил в русском войске.

Шувала как-то успокоился, а Заловецкий начал уплетать ветчину так, точно с неделю не имел ничего в устах.

Во время этого расспроса о Павловском панна Целина бледнела и краснела… Счастьем, Шувала подумал:

– Если бы был кто подозрительный… тогда бы хозяин про него проговорился.

Что было делать после завтрака? Справник не выезжал… поставили столик для виста, за который засели Шувала, хозяин, Заловецкий и Робчинский, но один из них выходил. Наполеоновский ветеран сразу после завтрака пошёл во флигель.

Панна Целина прохаживалась по салону, преследуемая глазами справника. Хотя человек и мундир были для неё отвратительны, мы не скажем, что выражение восхищения, которое читала в его глазах, было ей неприятным.

Между тем в трёх шагах оттуда, за стеной, укутанный одеялом, лежал на кровати мнимый Павловский и одной рукой сжимал пачку с бумагами, другой револьвер, который его никогда не оставлял. Несмотря на отвагу, холодный пот обливал ему виски, когда он слушал разговоры слуги и секретаря, рядом спорящих тем милым русским языком, который на нас производит впечатление звона кандалов и скрипа виселицы.

* * *

Под различными предлогами справник несколько раз во время игры выходил, даже раз ошибочно отворил дверь, оставленную без ключа, в покой, в котором лежал Павловский… но сразу ушёл. Закрытые ставни не давали ничего разглядеть… но эти поиски какого-то выхода могли быть не случайными. Счастьем, что Заловецкий сидел за картами в то время, и справник его не видел, потому что по бледному лицу догадался бы о чём-нибудь, так, как догадалась панна Целина.

Имела она уже какие-то некоторые предчувствия и подозрения, что тот молодой человек не был тем, за кого себя выдавал… кольнуло её то, что к прибытию справника ослаб… воображение и воспоминания эмиссаров дополнило остальное…

Вся драма рисовалась в её разгорячённой голове и сердце. Сердце это билось, она хотела принимать какое-то участие в этом, беспокоилась, мечтала… Между тем появление в комнате справника, которого из-под одеяла узнал Павловский, добавило ему тревоги, не за себя, но за бумаги. Он был преисполнен решимости выстрелить, а потом покончить с собой, но что было делать с бумагами, которых уничтожить не хотел и не мог?

Шувала мог его узнать, мог догадаться, и, имея самое лёгкое подозрение, прикидываться равнодушным, пока бы не стянул жандармов.

Эта мысль тем сильней вбилась в голову несчастного, что Шувала, выйдя во второй раз, поговорил о чём-то потихоньку с секретарём и выслал его неизвестно куда.

Павел был почти уверен, что не выйдет целым… но бумаги! Для него речь вовсе не шла о его жизни, только об исполнении того, что считал самой святой обязанностью.

Дрожа, он рассчитывал и думал, кому их отдать. Заловецкий был честнейшим человеком, но слабым, терял самообладание как раз в тех случаях, когда человек больше всего в них нуждается. Хозяина знал мало… Глаза Целины мигали перед ним, её имя, её фигура навязчиво ему приходили в голову.

Сердце говорило: ей или никому. Разум отвечал: женщина, предчувствие на чашу весов бросало… Полька и героиня…

– Ей или никому, – повторил Павел, – но как? Где? Каким образом?

Между тем уходили часы, а опасность, казалось, приближается.

Покой, в котором он лежал, имел одну дверь со стороны сеней, другая, запертая на ключ и заставленная комодом, отделяла его от комнатки, предшествуемой комнате тёти и Целины.

Павел начал с того, что заперся со стороны сеней.

Встал потом потихоньку с кровати, подошёл к заставленной двери и приложил к ней ухо… подождал…

Сердце его билось и в висках стучало.