Из жизни авантюриста. Эмиссар (сборник)

Целина, дабы быть ближе к военному лазарету, в котором сидел отец, наняла себе жильё в предместье в маленькой усадебке, одну сторону которой занимала она с тёткой, владельцем другой был старый луцкий мещанин, кожевенник Масланка.

Уже была очень поздняя осень, маленькие заморозки с утра уже объявляли надвигающуюся сюда зиму, желанную для мещан всяким образом, потому что должна была осушить улицы и привоз продовольствия сделать более лёгким.

Панна Целина сидела однажды вечером с книжкой у столика, потому что был день, в который к отцу пойти не могла, когда в дверь слегка постучали. Вскоре потом осторожно вошёл, медленно оглядываясь, холоп в сермяжке, коего сначала приняла за посланца с Радищева. Она подошла к нему, но какого было её удивление и вместе с тем тревога, когда, всматриваясь в молчащего до сих пор человека, узнала в нём… так хорошо спрятанные в памяти черты несчастного эмиссара.

Он стоял перед ней молчаливый, смешанный, изучающе глядя в глаза. В первый момент не хватало ей слов, уста задрожали, она заломила руки, отступая.

– Вы тут! Тут! Где вас преследуют и ищут… когда за вашу голову назначили цену. О Боже мой! Боже мой! А я утешалась уже той надеждой, что ты ушёл от них, что в безопасности, за границей…

Павел вздохнул.

– Дорогая пани, – сказал он тихо, опуская глаза, как виноватый, – я, может, смог бы выбраться из этой неволи, но долг, который я возложил на себя, не допускал… Миссия невыполнена… другие в большей, чем я, опасности, и ждут помощи. Я должен остаться, чтобы других предостеречь, спасти, помочь и святому делу служить. Свою жизнь я давно положил на её жертву… погибну так погибну…

Целина с выражением мольбы и самого горячего сочувствия схватила его за руку – но Павел, улыбаясь, словно устыдившись, отодвинул её.

– А! Пани, моя ладонь не стоит. Если бы вы её коснулись…

она грязная и вспотевшая от работы… рука холопская. Могли бы по ней меня узнать, если бы была белой и мягкой.

– Но я бы её поцеловала, – прервала с огнём Целина, – потому что это рука святая… настоящего мученика за родину.

Павел возмутился.

– А! Панна Целина, – воскликнул он, – не годится так людям кружить головы. Я ещё ничего не доделал… стыжусь, что страдал слишком мало. А если бы исполнение долга требовало награды, ваши слова оплатили бы и мученическую смерть.

Целина покраснела.

– Это слово из моих уст, – добавила она грустно и тихо, – что для тебя стоит слово этих уст… чувство этого сердца и горячая просьба… всё-таки я умоляю тебя напрасно, не напрашивайся больше на опасность, уходи.

– О пани, – воскликнул Павел, – ты сама бы меня презирала, если бы я это сделал. Я не стоил бы твоего сочувствия. Всё-таки это слово должно быть самым приятным, самым дорогим… когда сюда аж пробрался, дабы его услышать.

Последнее слово он тихо прошептал.

В глазах Целины показались слёзы, она ещё больше смешалась, зарумянилась, но вскоре снова ударило сердце, и она схватила мозолистую руку Павла.

– Пане! Ради меня… спаси себя… умоляю. Тебя ищут, знают… ты не можешь ничего сделать. Слушай, меня никто совсем не подозревает, я женщина, я клянусь тебе: поеду, исполню, отдам… сделаю что мне прикажешь… Позволь мне заменить тебя, я буду счастлива… вдвойне… Ничего со мной не будет, буду осторожной, хитрой, увидишь! Я обману их, найду в себе силу, пытки не добьются от меня слова. Прошу тебя… не губи меня, губя себя.

Говоря это, она закрыла глаза.

– Целина! Пани! – воскликнул Павел, падая на колени. – Встаю на колени, чтобы благодарить тебя за твой героизм и за слово, которое дало мне единственную в жизни счастливую минуту. Я сделал бы, что хочешь, если бы мог, и не был связан клятвой, словом, доверием соратников… Кто же знает? Богу, может, захочется спасти меня, чтобы служить тебе вечно, а если мне предназначено умереть, ты сохранишь одну память о незнакомой жертве. Ещё раз перед той чёрной пропастью, которая скрывает моё будущее, я хотел тебя видеть и признаться, как на исповеди, что ты очаровала меня… что из-за тебя чуть не ослаб в служении родине… что я любил тебя и обожал, и что после смерти мой дух останется при тебе. Целина расплакалась… замолчали.

– Нет, мой Павел, – сказала она дрожащим голосом через минуту, вытирая слёзы, – Бог не жесток… ты должен быть спасённым, потому что заслужил это своей жертвой.

Говоря это, она подала ему руку, Павел приложил к ней горячие уста. Целина нагнулась. Затем тётя Изабелла с «Золотым алтариком» в руке, с очками на носу, услышав шорох в первой комнате, вышла на цыпочках взглянуть, что там делалось. И онемела, поглядев на парня… простого холопа в кожухе и сермяге, который целовал руку Целине. Это было бы ещё ничего, но, может быть, сквозь эти очки – фальшиво или от страха – бедной тёте предвиделось, что сблизились их лица и уста… что этот холоп смел поцеловать панну подсудковну.