Из жизни авантюриста. Эмиссар (сборник)

– Уважаемый доктор, – обратился он к нему, – я остался, дабы извиниться за обращённое внимание на номер 136. Я должен был по обязанности это исполнить… а теперь сделай мне милость и позволь мне осмотреть вещи, какие были при нём, потому что лицо больного мне знакомо. Я что-то больше желал бы о нём узнать.

– Это уже меня не касается, – ответил, кланяясь вежливо, но холодно, доктор, – и служить пану президенту не могу. Эконом госпиталя будет ему более полезным.

Говоря это, он указал на стоящего сбоку господина с ключами. Эконом, который имел, может, причины следить за надзором, поспешил на приказ президента, и с ним вместе пошёл достойный пан в комнату, где под соответствующими номерами были сложены вещи больных, которые, входя в госпиталь, принесли с собой.

Эта комната с полками, полными барахла и лохмотьев, аккуратно пронумерованных, представляла грустное зрелище… Почти все эти узелки выглядели грязно и бедно… Номер 136 лежал как раз с краю. Президент с любопытством приблизился узелку, который эконом ему открыл. Одежда старика была убогой, но, видимо, происходящая из другой страны. Её использование не стёрло следов заграничного производства. Справленная, может, в лучших условиях, она должна была быть некогда приличной. Узелок содержал рваное белью, чуть менее изношенных несколько лохмотьев и несколько книжек. На эти бросился президент с особенным любопытством. Одна из них содержала комедию Данте на итальянском языке, другая была вечной набожной польской книжкой – «Золотым алтариком». Никакой подписи на них не было. Задумчивый, он отдал их надзирателю и просил его, чтобы ещё раз мог поглядеть на больного.

Итак, они вошли в залу.

Президент на цыпочках приблизился к ложу… но, видно, попал на просыпающегося – потому что больной открыл глаза и уже их не закрывал. Уставил их со странной яростью на президента. Задвигался потом на ложе, неспокойный, закашлял, а, видя уставленный на себя взгляд, резким движением отвернулся в противоположную сторону. Президент, бледный и как бы испуганный, взял эконома за руку.

– Дорогой пане, как вас зовут? – спросил он тихо, проводив его в коридор с серьёзной и обеспокоенной миной.

– Эцкер, пожалуйста, ясно вельможный президент.

– Да, прошу прощения… Дорогой пане Эцкер, – добавил президент, – у меня два слова насчёт этого больного. Лицо его мне знакомо – человек подозреваемый, очень подозреваемый, в большом преступлении. Госпиталь мог быть в проблемах по причине держания такого индивидуума.

Эцкер побледнел.

– Вот по этой причине – но пусть это останется между нами – будьте милостивы, – говорил он дальше немного дрожащим голосом, – этого больного приказать перенести в отдельную келью. Прошу только не говорить, что я это решил. Вы найдёте причины.

– Да, ясно пане, причины найдутся, – сказал послушно эконом.

– Понимаешь меня, перенести его в отдельную келью, никого, кроме сестры и доктора, туда не впускать… а если бы больной выздоровел, не выписывать его без моей ведомости и согласия… понимаешь, пан?

– Понимаю, ясно пане, – поспешил эконом, – уж прошу на меня положиться. Я его закрою на ключ и совсем не выйдет без моего ведома. За это отвечаю.

– Всё это, пан, так исполни… видишь… чтобы я в это примешан не был. Это интерес госпиталя, понимаешь, пан, могло бы быть плохо, очень плохо… если бы иначе стало. Всё-таки и для вас речь о том, чтобы не подставлять госпиталь.

Эконом, который ежегодно до тысячи талеров вытягивал из управления института, неизмерно испугался, поклялся всем, что будет послушным… и если бы ему в ту минуту живого приказали похоронить, он бы, несомненно, это исполнил.

Президент кивнул ему ещё, наказывая молчание, стал расспрашивать о других подробностях и наконец покинул госпиталь, бледный, смешанный и, видимо, беспокойный.

Едва закрылись за ним двери, эконом побежал в залу, весь проникнутый важностью поверенной ему миссии, от которой зависела судьба госпиталя.

Он видел уже в этом больном важного государственного преступника, скрывающегося от мести закона, видел заговор, вкрадывающийся под шерстяные одеяла лож и подкупающий это спокойное обиталище нужды, на котором он тучнел и пасся так удобно. Вид этого бледного лица пугал, поглядев на номер 136, он нашёл его полным следов самых чёрных преступлений. Цвет, морщинки на лице, впалые уста, всё обозначало опасного преступника, который хотел замутить общественный покой, а что хуже всего, лишить его хлеба.

Перенести больного не мог, однако, proprio motu[6], без сестры Хиларии. Та как раз сидела недалеко от ложа.

Эконом кивнул ей и попросил её в аптечку.

– Это, должно быть, очень больной человек! – сказал он, указывая пальцем на залу.

– Который?

– А тот 136?

– Действительно, очень бедный… старый…

– Ему в этой зале среди наших больных не очень хорошо должно быть…

Сестра поглядела, удивлённая, поскольку забота не была в обычаях эконома.

– Я думаю, что теперь, когда больные отдельных покоев не имеют, то ему смело можно бы дать один…

– Но они оплачиваются…

– А когда пустые стоят…

– Предписания не позволяют.