Из жизни авантюриста. Эмиссар (сборник)

– Так в действительности, – говорила хозяйка. – Случай дал мне в руки официальные доказательства метрики брака Мурминского с президентшей и рождения Теодора. Что мне с ними делать?

Испуганный президент вскочил с канапе, но вскоре остыл – его лицо покрылось смертельной бледностью.

– Этого не может быть! – воскликнул он.

– Так есть! – холодно говорила докторова. – Прежде чем бумаги сюда дошли до меня, были в других руках, они признаны важными. Что мне с ними делать? Повторяю.

– Что делать? – крикнул президент, разгневанный. – Сжечь эти фальшивые документы. Это работа интриганов, врагов, завидующих мне людей. Это целая сеть, раскинутая вокруг меня, чтобы свалить честного человека, чтобы запятнать семью, вырвать имущества! Это очернение! Бумаги! – прибавил он. – Почему же они только сейчас и откуда появляются? Какой дорогой дошли к вам?

– Мне сдаётся, что старый Мурминский умер тут в госпитале…

Президент незначительно вздрогнул.

– Старый Мурминский! Имаджинация! Интрига! Всё интрига! Подделки… Известно, как в Италии легко подделать, что нравится. Приводили аж оттуда ко мне и ксендза Сальвиани, добродушного старца, который потерял память и, как вижу, бумаги… Бумаги, – повторил он с возмущением, – делай с ними, пани, что хочешь! Прошу! Велите их положить на рынке, огласите при трубах – мне это всё одно, я честь дома и память матери буду защищать до конца.

Докторова побледнела.

– А если бумаги подлинные? – спросила она.

– Подлинными быть не могут! Это подлая работа аферистов!

– Значит, предпочитаете, чтобы на памяти матери тяготело подозрение в отношениях безбрачных, чем брак и жизнь с честным человеком.

– С честным? С негодяем! С интриганом! – воскликнул президент, воспламеняясь. – Откуда у вас эти бумаги? Покажите мне эти фальшивки…

– Когда немного остынете, пане президент, очень охотно вам их покажу, – отвечала докторова, – в эти минуты опасалась бы пылкости. Вы не в себе.

– Я не в себе!

Президент остановился и пытался собрать мысли и управлять собой. Более свободным голосом он начал заново:

– Более терпеливого человека подобное поведение может довести до временного забвения. Пани! Наша кровная, принадлежащая к фамилии, которую мы уважали, дала втянуть себя в демагогичные подземные работы. Разве не видишь, что у них за цель? Унизить шляхту, честную и уважаемую семью очернить. И вы приложили к этому руку?

Докторова зарумянилась.

– Дорогой президент, – сказала она, – я не принадлежу ни к аристократии, ни к демагогам, хоть с первой кровь меня объединяет, а со вторыми часто разделяю чувства… Я христианка, вижу люд Божий во всех без разницы, да, без разницы происхождения, веры и национальности. Не имею ни ненависти к демократии, ни антипатии к высшим, вижу порядок мира и общее право, которое более образованным классам даёт некоторое преимущество, чтобы его на хорошее использовали, – я отталкиваю твои подозрения, отрицаю твои домыслы, в этом нет интриги, но есть справедливый перст Божий.

– И вы можете это говорить?

– Спокойней всего на свете, потому что так убеждена… Вас всё-таки вводит в заблуждение вспыльчивость…

– Я защищаю, что имею самого дорого!

– Не славу, но совесть защищайте…

– Оставь, пани, старание о ней при мне, – сказал обиженный президент. – Не с сегодняшнего дня я знаю эти тайные интриги против нас… Те люди на всё способны.

– Но какую бы цель они имели!

– Обобрать нас и обесславить!

– Повторяю вам, этого быть не может! Смиритесь, помогите и не обрекайте на ещё худшие последствия. Уж ксендз Сальвиани вам говорил…

– Глупый старец, – выпалил президент, – подговорённый.

– Смилуйся…

– Где же эти бумаги! Покажи мне их, пани! – воскликнул он, настойчиво приближаясь.

– Прежде чем их покажу, – сказала спокойно докторова, – я должна вас предостеречь, что они прошли через несколько рук, что их видели у меня. Вы так раздражены, что опасаюсь их видом вас ещё больше распалить.

Бледный и дрожащий, президент снова старался принять спокойный вид.

– Что думаете начинать, пани? На что это кому сдалось? Для сатисфакции, пожалуй, унижения нас, – подхватил он. – Вы сами говорите, что старого Мурминского нет в живых, молодой, наверное, где-то повесился, чтобы его не повесили… кому, пани, хотите отдать и какого рода услугу? Черни, которая будет на меня пальцами показывать?

– Молодой может жить, и я надеюсь, что живёт, – отозвалась докторова.

– А я ему желаю, чтобы не жил! – крикнул президент. – Потому что стыдит память той, которая его воспитала! Это человек испорченный, завистливый, злой… все инстинкты плюгавой касты, к которой принадлежит… революционер отвратительный… На виселице где-нибудь кончит.

И для такого человека вы хотите пожертвовать нами… своими – кровными, нами, что вам в счастье и несчастье давали доказательства дружбы и соучастия…

Докторова заколебалась.