Из жизни авантюриста. Эмиссар (сборник)

Он вскочил, крича фактору, чтобы пошёл посмотреть, кто стучит в ворота, а сам быстро накинул халат, дабы быть в готовности. Разожгли притушённый огонь и свечи в лампе; через мгновение высокий, плечистый мужчина вошёл в комнату… огляделся и кивнул Фроиму. Еврей не узнал его, но увидел пальцы на устах и на воротнике офицерский знак. Он низко поклонился.

– Пойдём в альков, – сказал прибывший, – закрыть ворота конюшни, – пусть коней не распрягают, бросить им сена.

Только теперь Фроим больше по голосу, чем по закрытому лицу, распознал справника Шувалу… по нему прошла дрожь. Он знал, что ночное путешествие такого важного урядника не бывает без причины.

Вошли в альков. Справник не снял ни плаща, ни шапки.

– Слушай, Фроим, мы знакомы не с сегодняшнего дня, я тебе доверяю, – сказал он медленно, – ты не раз служил правительству и правительство тебе выплачивало… правда?

– Ну, что это говорить, – отпарировал старый еврей, – каждый должен служить своему правительству, у нас это в Библии написано.

– Можешь мне и правительству оказать большую услугу, но молчать, как могила.

– Разве еврей когда-нибудь что выдал? – отпарировал Фроим.

– Есть страшный заговор, состряпанный против правительства и царя. Снова поляки бросаются на свою погибель. Их эмиграция рассылает по стране бунтовать… полно этих негодяев наплыло. Жив старый Зенчевский? Ещё его дьяволы не взяли?

Еврей, услышав это имя, побледнел и изменился в лице… явно испугался; но отвечал свободно:

– Ну, живёт! Какое там живёт! Он медленно умирает…

– Если бы сдох старый негодяй, не было бы большой неприятности. Но есть доказательства, что этот его любимый сыночек, пан Павел, тут крутится. Я его сам здесь своими глазами видел, но лихо меня ослепило… не узнал его, не схватил, до ста тысяч дьяволов. Он тут или есть… или будет в любую минуту.

Еврей стоял как поражённый молнией.

– Ясно пани полковник, – сказал он, спустя минуту приходя в себя, – он тут не может быть. Никто не приехал до самой ночи. Нельзя въехать в деревню, не миновав корчмы, живой души допоздна не прибыло.

– Именно… он не знает дороги тропинок?

– Но пешим не прибыл бы.

– Кто его знает?

– Нет, этого не может быть, – прибавил еврей.

– Который час? – спросил справник.

– Ещё полуночи нет, первые петухи не пели.

Полковник достал свои часы.

– Одиннадцать. Не мог ли он пойти к Зенчевскому под каким-нибудь предлогом?

– В этот час!

– Поехать и напасть на двор ночью, не зная, там ли он… снова на меня весь повет кричать будет, что я старика казню и добиваю из мести. А вдобавок Павел бы догадался. Что тут делать?

Еврей задумался.

– Слушай, пан, – воскликнул он вдруг, – я старый… не очень здоров, ночь… собака злая… но что делать? Ясно полковник знает, что я для правительства готов всё сделать… я пойду… Он был болен… узнаю, как ему…

Справник заколебался.

– Иди, но так, чтобы люди не знали, куда и зачем пошёл. Тихо! Вели самовар для меня поставить, а сам выскользни… даю тебе жандарма.

– А мне на что? – возмутился Фроим. – А вай! Чтобы меня кто-нибудь с ним видел? Это не может быть…

Сталось, как решили. С утра поставила самовар для полковника, солдатам вынесли водки, а старый Фроим, втихаря, тыльной дверкой выскользнул из дома. Но чуть только оказался на дворе и грязи, еврей заломил руки и остановился… казалось, что он глубоко задумался, вздохнул и бросился живо за деревню знакомыми ему тропинками.

Хата Зенчинского находилась на другом конце поселения, обособленно, и нужно было пройти добрый кусок по скользкой грязи, пока до неё дошёл. Слякоть и лужи делали эту дорогу трудной даже для человека помоложе, но Фроим, точно его что-то гнало, летел лихорадочным шагом. О входе во двор даже нечего было и думать… собака могла залаять. Старый еврей, хорошо зная место, пошёл за заборами, окружил строение и остановился под окном алькова, немного освещённом, сквозь которое можно было заглянуть вглубь дома. Свет внутри в этот час уже объявлял о чём-то необычном.

Еврей прижал голову к стеклу, и когда глаза освоились с блеском, отчётливо разглядел сидящего посреди первой комнаты Павла. Не узнал сразу, но мог догадаться. Кто же там был в эту пору, если не он?

Прошёл потом к другому окну первой комнаты и отсюда ещё отчётливей разглядел панна Розу и мужчину, сидящего у ложа старца. Старик заломил руки и начал дрожать. Стоял так минуту, а кто бы увидел его глаза, заметил бы на них слёзы, а на лице выражение сочувствия и недоумения. Он долго колебался, что предпринять… молча переходил от окна к окну… Затем панна Роза вышла из покоя за свечой; она припомнила, что в кладовой был остаток вина, которым хотела подкрепить Павла. Незастеленное окно кладовой только железная решётка отделяла от двора. Перемещающийся свет вёл старого Фроима, который подошёл к низкому зарешечённому отверстию в кладовую. Не было свободной минуты; панна Роза достала бутылку, когда старый еврей воскликнул:

– Не бойся, панна… два слова.

Несмотря на это, Роза крикнула, но, узнав голос Фроима, пришла в себя.

Шибко, отчётливо, вполголоса, Фроим обратился к ней: