Из жизни авантюриста. Эмиссар (сборник)

Прежние поиски эмиссара, в пребывании которого в стране Шувала был уверен, обратились, однако же, в ничто, – расчёт и рассудительность наказывали молчать о найденных уликах. Справник, разослав своих шпионов по повету, возвратился назавтра хмурый в столицу, застал буланого русака в конюшне, заверил Парамина, что всё-таки он никогда ни к какой ответственности быть привлечён не может, наказал молчание и начал ломать голову, как схватить Павла Зенчинского.

Он очень хорошо знал, что вещь не была лёгкой, рассчитывал, что в его повете находиться долго не может, а очень сто-ял на том, чтобы попал в его руки. Морально он был весьма сильно убеждён, что видел его, и что в Ольшове, должно быть, находится вместе. Не мог еврея подозревать в предательстве, но себя упрекал, что прямо немедленно, прибыв в город, не заехал в усадьбу.

На похороны старика он внимательно смотрел, велел немедленно взять под стражу панну Розу, и посадил её в православный монастырь; Прыску взяли в тюрьму, а на остальное имущество наложили секвестр.

Но о Павле… не было ни слуху…

Тем временем из Киева и Житомира одни за другими шли секретные письма, наказывающие чрезвычайную бдительность.

Во всём повете заново поставили упавшие рогатки, расставили крестьянскую стражу, приказали корчмарю наибольшую бдительность на проезжих, и почти ежедневно арестовывали по несколько самых невинных особ.

Крестьяне, стоящие на страже, не умея ни читать, ни писать, пускали между тем каждого, кто мог предоставить какую-либо бумагу с печатью, более того, иногда порядочный аркуш бумаги от восковых свечей отлично облегчал проезд. Но всё дрожало… усадьбы ночью и днём были подвержены нападению и ревизии мелких урядников за самые лёгкие подозрения… а богатства хватало для приобретения проблем. Разумеется, что наиболее рьяные и желающие послужить правительству хватали и сажали в тюрьму, кто подвернулся.

Это кипение, естественно, сопровождали при отсутствии достойных веры новостей самые неловкие вести. Называли имена самых известных особ, втянутых в заговор и якобы заключённых в Петербурге, Киеве, в провинциях. Переполох был всеобщий. В усадьбах закапывали запрещённые книги, поджигали бумаги, скрывали старое памятное оружие, потому что каждый мог ревизии ожидать.

Однако было точно, что напали на следы какого-то заговора… что должно было что-то произойти.

С того несчастного вечера, в котором секретарь взял так дорого оплаченные миром две двухзолотовки и один целый рубль, ни он, ни полковник Парамин, ни справник Шувала не имели свободной минуты.

Секретарь чувствовал, что в конечном итоге это скажется на его шкуре. Парамин, несмотря на буланого русака, беспокоился за свою долю, а Шувала пылал разом и желанием мести, и охотой выслужиться перед правительством. Поимка эмиссара должна была принести по крайней мере крест, благодарность, а кто знает, не прекрасный ли аванс. Шувала, на самом деле, имел сверх всего дорогой крест св. Георгия ещё с турецкой воны, Анну на шпаге, Владимира в петлице, а Станислава на шее; но что это было в сравнении с грудью этих счастливых людей, которые имели несравненно меньше заслуг, и больше протекций! Шувала имел много амбиций. Парамин не достигал так далеко надеждами… он любил жить, ему дело было в том, чтобы хватало удобств, а для этого хватило бы полицмейстерства в маленьком городке. Все магазины открыты, каждое дело оплачивается грошом и в натуре. Потерять такую должность… и это ещё в повете, который, будучи расположенным недалеко от границы, занимался контрабандой, а розыск её, сама угроза… таким отличным были делом.

Для Парамина потеря места была жестокой угрозой. Секретарь также имел в перспективе суд, деградацию, крах… Кто знает? Может, простые солдаты! Тревога царила в канцелярии. Разумеется, с этого дня ни один путник не был пропущен без самого тщательного расследования. Издалека поглядывали на дом Насоновичей, а Ицек даже раздумывал, не удобней ли ему было уехать к себе на родину – в Дубну.

Однако же за теми официальными кругами об истории мнимого часовщика никто почти не знал, потому что и евреи о ней молчали, и остальные вмешавшиеся особы рады были забыть. Справник только бдил – но, увы! – напрасно. Обыскивал он все списки подозрительных обывателей, рассылал евреев, нигде ни о каком иностранце ничего узнать было нельзя. По деревням шляхта в целом и из-за этого переполоха, и по причине таких плохих дорог, что славной дамбы на Чёртку никто, не увязнув, не проехал, сидела, притаившаяся, в усадьбах.

Но ум, такой деятельный и неспокойный, как у Шувалы, от прежней неудачи остыть не мог. Как канцлер Горчаков говорил о Москве, что собирает силы (elle se recueille), так он сказать мог о себе, что раздумывал, работал, готовился. Но, к несчастью, ни одна ясная идея не заблестела в его мозгу, ибо чаще всего, когда человек её усиленно ищет, найти не может. Не приходит она никогда по зову.