Из жизни двух городов. Париж и Лондон

Гравюры «Парижа и окрестностей» убедительно показали, что парижане действительно «превратили могильник в цветущий сад», лишив понятие «кладбища» страшного ореола, связанного в сознании людей с переполненными погостами центрального Парижа. Пер-Лашез, которым с полным правом восторгались англичане, и устройство которого они хотели скопировать, было первоначально разбито в 1770–1880-е годы в парках, принадлежавших аристократической элите. Тот факт, что эти парки в свою очередь были «скопированы» с английских оригиналов начала восемнадцатого века, таких, например, как ландшафтный парк Стоу[92], описанный в «кладбищенских» стихах Томаса Грея и Эдуарда Юнга, придает еще большую яркость этому примеру взаимопроникновения двух культур. Конечно, ключевым моментом в переходе на новый тип кладбищ была забота об общественном здравоохранении, но вначале предстояло решить, в чьи обязанности входит забота о мертвых. Как мы увидим, создание кладбищ паркового типа ослабило традиционно сложившийся контроль Церкви над миром усопших. Однако возможно ли, чтобы частные службы взяли на себя такие тяжкие обязательства? А если нет, кто будет заниматься усопшими — приходские власти или правительство?

Следовало найти способ хоронить покойников достойно и с уважением, достаточно близко от города, чтобы близкие могли навещать могилы, но без ущерба для здоровья окружающих. Похоже, Диккенс нашел условия на кладбище Кенсал-Грин вполне приемлемыми. Он восторгался тем, как усердно о нем заботится Центральное управление кладбищ, о чем свидетельствовала высокая стопка бухгалтерских книг с описаниями всех погребений, а также мер безопасности, включавших еженощные обходы вооруженного сторожа. Однако некоторые коммерческие предложения показались писателю по меньшей мере странными: например, плата в целую гинею за мемориальную доску в тридцать квадратных сантиметров, которая «странным образом напомнила мне рекламные щиты, что так портят наши улицы». А стеклянные венки с фарфоровыми цветами (так называемыми immortelles — «бессмертники»), продававшиеся в местном магазинчике, по ходили на гигантские обручальные кольца ушедших в небытие великанов из Бробдингнега, где очутился Гулливер.

Диккенс и раньше писал сатиры на «пошлые, мещанские» похоронные ритуалы, а в 1850–1851 годах в серии статей, вышедших в журнале «Домашнее чтение», критиковал гробовщиков за то, что они бессовестно обирают родственников покойных. Похоронных дел мастера использовали прямое давление, заставляя убитые горем семьи платить за украшения гробов, найм плакальщиков, катафалков и кучеров, а также за другие услуги, которые они обязаны были предоставлять бесплатно. Бессмысленные, почти языческие ритуалы были вредны и сами по себе, и к тому же сильно били по карману бедняков, готовых отдать последнюю копейку, чтобы достойно проводить умерших родственников в последний путь. Таким семьям приходилось либо залезать в долги, либо обращаться в похоронные клубы, выплачивавшие фиксированную сумму на каждого покойника. Однако финансовые дела клубов часто велись столь неумело, что толкали людей к вопиющей жестокости: ходили слухи, что некоторые родители травили собственных детей в надежде получить компенсацию от клуба — и похоже, Диккенс им верил.

Диккенс также осуждал «компанию по обожествлению» герцога Веллингтона, достигшую пика ко времени смерти последнего в 1852 году. Чтобы хоть одним глазком взглянуть на великого человека, люди заранее снимали комнаты в домах, выходивших на улицы, по которым должен был проехать траурный кортеж. «Воистину, — писал Диккенс, — англичане и из смерти способны устроить позорнейший спектакль». На деле, конечно, виной тому «стадное чувство», заставлявшее горожан копировать действия соседей и до смерти бояться мнения «миссис Гранди». Сам Диккенс, как будто тоже опасаясь негативной реакции из-за своих нападок на священный уклад британской жизни, написал несколько статей от лица ворона, призывающего человеческий род доказать свое превосходство над прочим животным миром, отказавшись от нелепых обрядов. Впрочем, тот же ворон, устав перечислять неопровержимые факты человеческой глупости, устало добавляет, что бессмысленно ожидать, что люди изменятся. Англичане всегда будут цепляться за свои привычки, просто потому, что «мы должны оставаться джентльменами до самого конца». Как мы увидим, такое же странное сочетание острой деловой хватки и примитивных инстинктов, отвращения и сентиментальности, лежит в основе строительства обиталищ мертвых как в Лондоне, так и в Париже.

Поля блаженных

Усадьба Монсо (теперь Парк Монсо, расположенный в восьмом округе Парижа), когда-то принадлежавшая герцогу Шартрскому (будущему герцогу Орлеанскому), стала превосходным местом для нового кладбища. С одной стороны, Парк Монсо подражал устройству английского ландшафтного парка, а с другой — невольно улучшил его, создав собственный стиль, который, в свою очередь, послужил образцом для кладбищ наполеоновского Парижа.