Из жизни карамели

Часть старших детей, сильно разочарованная тем, что Рыба-Молот не издох, а возродился, выпустила из оставшихся клеток ротвейлера и бультерьеров. Пока их ловили, ротвейлер успел цапнуть за задницу все ту же многострадальную Нинель Константиновну и за руку – никчемного кинолога, продолжавшего кемарить и пускать пузыри во сне. Бультерьеры вели себя на удивление смирно, в отличие от второй части старших детей, пытавшейся прорваться в кабину пилотов, чтобы порулить. Для этого они подожгли найденную в недрах «Ила» урну, куда были сброшены инструкции по безопасности полета, незначительное количество периодики, рвотные пакеты и несколько паспортов: четыре заграничных (горничной, няньки и двух телохранителей) и один международный ветеринарный (бультерьера по кличке Анна-Мария-Халупец-Керрер-Гудмен-Глэдис-Родольфо-Филибер-Гульельми-Ланкастер Третий). Пилоты, забаррикадировавшись в кабине, посылали проклятья по громкой связи. И прежде чем очаг пожара был ликвидирован, лексикон Рыбы-Молота обогатился несколькими специфически летными идиомами, с упоминанием в гроба душу лонжеронов и мать их ети стабилизаторов. Пока он размышлял, к чему бы приложить вновь полученные лингвистические знания, третья группа старших детей, скооперировавшихся с младшими, всеми силами старалась раздолбать стекло одного из иллюминаторов. Как выяснилось впоследствии – для того, чтобы в салоне побыстрее наступила невесомость. И все желающие смогли бы летать, сколько им вздумается.

Неизвестно, чем бы закончилась эпопея с распоясавшимися панибратцевскими детьми, если бы не семейный священник отец Пафнутий. Перекрестившись и сбросив с себя рясу (под ней оказались тельник и солдатский ремень с якорем на бляхе), отец Пафнутий закусил зубами края бороды. И в три минуты раскидал молодняк по креслам, перепеленал его ремнями безопасности и напялил кислородные маски – для верности.

– Цыц всем! – громогласно заявил напоследок отец Пафнутий.

И, свернув огромную козью ногу, сел перекурить. К нему на перекур подтянулась почти в полном составе мужская часть делегации: кто-то пустил слух, что во времена вьетнамской войны Пафнутий служил военным советником в Ханое, принимал участие в операциях против американских оккупационных войск и лично заколол штыком восемь морских пехотинцев. Всех, однако, интересовали не дела минувших дней (хоть бы пехотинцев оказалось и не восемь, а восемьдесят восемь), а непосредственно сам Вьетнам – что за страна такая? И вьетнамцы как таковые – что они за люди?

– Щедроглазые-то? Люди себе и люди, – ушел от прямого ответа священник.

– А белого человека уважают?

– Уважать-то уважают, а сдачу, если что-то прикупить решишь, давать не любят. Думают, у нас денег куры не клюют.

– А женщины там какие? – задал самый насущный для себя вопрос егерь Михей. – Белого человека… м-м… уважить могут? За небольшую плату?

– Если без сдачи – то могут. Но тебя – нет.

– Почему это меня – нет?

– В промежности, прости Господи, ничего выдающегося.

Посрамленный егерь засопел, сделал пару выдохов, но так и не нашелся что ответить. И быстренько отвалил в другой конец салона. Рыба последовал за ним, справедливо опасаясь, что любой, даже самый невинный вопрос о Вьетнаме отец Пафнутий перекрутит так, что уже его собственная, Рыбья, промежность предстанет в дурном, микроскопическом свете.

Остаток полета Рыба-Молот пытался успокоить егеря, который, скрипя зубами, требовал рулетку, чтобы измерить свои достоинства и достоинства коварного Пафнутия, а потом уже делать выводы. Кроме того, Михей в запале грозился выкреститься из православия и перейти в католичество – или, хуже того, в иудаизм. А также написать подметное письмо в секретариат РПЦ, где говорилось бы о неполном служебном соответствии отца Пафнутия.

– Водку пьет? – вопрошал егерь и сам же себе отвечал: – Пьет! И эти его козьи ноги с душком!.. Не иначе как анашу туда закладывает. Хозяину миллионные счета подсовывает для оплаты церковной утвари, а потом ее же налево толкает! Пять икон вынес, кадило серебряное и три подрясника! И к нянькам приставал, под юбки к ним лез, старый черт, я сам видел… Ты, Рыба, человек культурный. Поможешь цидулку составить?

Рыба бросал взгляд на огромную косматую голову отца Пафнутия, его квадратные плечи и трехпудовые кулаки и с сомнением в голосе говорил:

– А если он нас анафеме предаст?..

– А мы письмо отправим и сразу в католичество нырнем. Или в иудаизм. Пусть потом ловит нас в Ватикане! На горе Синай!..

Нестойкий Рыба обещал подумать и в самом ближайшем времени дать ответ (сильно надеясь на то, что дальше разговоров дело у Михея не пойдет, а новые впечатления скрасят досадный инцидент с отцом Пафнутием).