Из жизни одноглавого

– Баскетболом заведовать, – предположил Красовский. – Она высокая.

– Или преферансом, – выдвинул свой вариант Петя. – Ведь у нее всегда пять тузов в колоде. Между прочим, в субботу открытие.

– Открытие чего? – спросила Светлана.

– Многофункционального торгово-развлекательного центра «Одиссея» с подземной парковкой.

– Ты откуда знаешь?

– В газете прочел, – пожал он плечами.

– Разве о таком в газетах пишут? – Светлана явно насторожилась.

– Ну, конечно, пишут, – бросил Петя и сказал, явно переводя разговор: – Название-то какое.

– Название славное, – кивнул Красовский. – Россияне должны знать классические произведения хотя бы в объеме названий торговых центров. Одобряю и поддерживаю. Конечно, лучше бы звучало «Бесы». Будем надеяться, что так назовут следующий – они же плодятся, как мухи.

Петя принялся изощряться на этот счет:

– Торгово-развлекательный центр «Пир во время чумы»!

– Ну, брат, это слишком уж на поверхности лежит, – раскриктиковал Красовский.

– «Остров сокровищ»!

Светлана Полевых выдвинула свое:

– «Преступление и наказание».

– Да, милая, но в чем же тут наказание? – спросил Петя. – Нет, это не подходит.

– «Бедные люди», – предложила Наталья Павловна.

– Все, Наталья Павловна, приз ваш! – захохотал Красовский. – Умри, Денис, лучше не напишешь. Аршинными буквами, чтобы с самолетов было видно.

В общем, так они сидели, выпивали и закусывали, и все было очень хорошо, пока Серебров не заспорил с Красовским. Собственно, и это было хорошо, даже лучше, чем раньше, но уж как-то очень напряженно.

Началось с того, что Петя обмолвился: дескать, ничто не сравнится с радостью творчества, и ему, как пишущему человеку, это куда как хорошо известно. И даже то, что, как он случайно узнал, Карацупу взяли на Центральное радио вести поэтическую передачу, не может ему испортить настроения, поскольку, как ни крути, лучше быть гением в забвении, чем бездарем на виду.

Конечно, он мог бы облечь свою мысль в чуть более скромную и чуть менее напыщенную форму – в конце концов рядом с ним сидел человек, которому тоже никак нельзя было отказать в этой самой «пишущести», да и подвержен ей он был куда дольше. Так что, перед тем как бакланить свое, можно было бы узнать его мнение.

Однако пара рюмок способствовала тому, что Петя высказался именно так – безапелляционно и торжественно.

Как я и думал, Красовский отреагировал самым непосредственным образом: сначала прыснул, затем замер на мгновение, уставившись в тарелку с загнувшимися остатками сыра и как будто еще раз осмысливая сказанное, а осмыслив, разразился хохотом – настолько бурным, что был вынужден, чтобы не расплескать, вернуть рюмку на стол.

Светлана Полевых закусила губу. На ее милое лицо набежали одновременно две тени: во-первых, досады – ей было неприятно, что вино ударило Сереброву в голову, заставив ни с того ни с сего говорить благоглупости, а во-вторых, обиды – потому что Красовский мог бы рассмеяться не так издевательски и глумливо.

Честно говоря, сердце у меня замерло – то ли от жалости к ней, то ли от сочувствия. Впрочем, возможно, это одно и то же.

Все мы вправе надеяться, что, когда любимые выставляют себя не в лучшем свете, окружающие отнесутся к этому так же благосклонно, как мы сами... и как часто эти надежды приносят еще более острое разочарование, чем даже те, что мы тщетно питаем по отношению к самим себе.

И еще я заметил испуганное выражение на лице Натальи Павловны – наверное, она боялась, что Светлана Полевых сейчас со всем пылом бросится защищать Петю, в результате чего заварится такая густая каша, что этим вечером ее уже не расхлебать.

Я ее понимал, мне тоже не хотелось, чтобы Светлана Полевых заступалась за Петю, потому что тогда все непременно начнут фальшивить... Ведь одно дело, когда чувствуешь себя на равных, а совсем другое – если споришь с инвалидом, – по крайней мере пока окончательно к этому не привык; а никто из нас еще не привык окончательно к тому, что Светлану Полевых приходится возить в инвалидной коляске. Да и как к этому привыкнуть?

Но Светлана промолчала. Я лишь заметил, как она сжала подлокотники.

Зато Петя, услышав ядовитый смех Красовского, мигом протрезвел, вновь обретя взвешенность осторожных суждений. И у них завязался... впрочем, спором начавшийся разговор назвать было трудно, потому что чем дальше он шел, тем душевней становился.

Понятно, что разговор складывался долгим и путаным: точь-в-точь старое раскидистое дерево, увитое плетями вьющихся растений да вдобавок покореженное вчерашним буреломом.

Пожалуй, никто третий не смог бы досконально разобраться в том, что они говорили: речь показалась бы ему путанной, бессвязно скачущей с предмета на предмет. Он не поспевал бы вышелушивать тот смысл, что они торопливо и подчас довольно неряшливо запеленывали в слова.