Изборник. Стихи 1968–2018

Сергей Стратановский Изборник: стихи 1968–2018

Андрей арьев О боге и боли (Поэзия Сергея Стратановского)

Поэт, эссеист, историк литературы Сергей Стратановский появился на свет в необычное для рождений в городе на Неве время – 5 декабря 1944 года. Город еще не оправился от блокады, а новое его поколение уже прорастает, как одуванчики на пустырях. Поэт родился внутри отчетливо зафиксированного исторического периода, превращавшегося на его глазах в мифологическое время. На собственном опыте познавал, какой пеленой эта мифология окутывает жизнь отдельного человека, насколько драгоценно для истории частное знание, помноженное на человеческую жизнь. Уроки такого знания Стратановский получил очень рано, в семье. Можно сказать, не мог не получить: его отец – Георгий Андреевич Стратановский, филолог-классик, переводчик Геродота, Фукидида, Иосифа Флавия и др., дважды арестовывавшийся в советское время; мать – Ольга Сергеевна Заботкина, преподаватель французского, переводчик Сен-Жюста и др. Связь между частной жизнью и жизнью исторической явлена была поэту в неопровержимой, хотя и скрытой от публичного обозрения, достоверности. Тем сильнее она переживалась. Первый арест отца пришелся на осень 1921 года. Ему было двадцать лет, когда он оказался в петроградском ДПЗ на Шпалерной в общей камере № 7. И что же увидел на ее стене? Надпись: «Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь. Н. Гумилев». Ни к таганцевскому, ни к какому иному заговору молодой Георгий Андреевич отношения не имел. Но не это сейчас важно, важно то, что такой опыт из самопознания не вычтешь, он столь же прочен и неизменен, как таблица умножения. В сущности, мироощущение Сергея Стратановского, сопрягающее в стихах «мифологическое» с «бытовым», по этой таблице и сориентировано, без нее усвоение и понимание его стихов затруднено. От «греков-епикуров» до «мочащихся пролетариев» дистанция в них принципиально коротка, вписана в современное социальное пространство.

Особенность поэзии Стратановского в том, что она – вся и сплошь – полнится историческим содержанием, что не мешает ей спонтанно насыщаться житейской очевидностью. Ее пересказ адекватным поэтическому воплощению, конечно, не окажется, но и переводу на обыденный язык она противится не слишком. Исключительный случай.

Виктор Кривулин, размышляя о стихах Стратановского, говорил: они «в лучшем смысле этого слова метафизичны, т. е. свидетельствуют не столько о переменах в актуальной ситуации окружающего мира, сколько о том, что остается на фоне этих перемен неизменным, пока существует мир и человек»[1].

Поэт пишет вроде как «для толпы», но не ей на потребу. При «громкой» тематике, в стихах Стратановского, заметил В. Дмитриев, «вообще нет криков, нет истерик <…>. Добро уравновешено злом, сила уравновешена слабостью, религиозная патетика уравновешена принципиальной будничностью чувства»[2]. Последнее особенно важно: общий сюжет этой лирики метафизически рождается в пространстве между Афинами и Иерусалимом, а житейски затрапезен, обусловлен бытием современного «человека мостовой», «антигероя», иногда – под маской «юродивого». В том толковании, которое придает юродству – в случае Стратановского – В. Дмитриев, видя в нем установку «творческого духа на радостное умаление вещи с тем, чтобы через это умаление и возвыситься»[3]. Не то чтобы «возвыситься». Но чтобы не сбиться с душеспасительного пути, сохранить праведную наивность реакции на вывихнутый миропорядок. Это у Стратановского изначальная, исповедная данность, как, например, в «Скоморошьих стихах» 1969–1972 годов:

Ты – Горох, Скоморох, Обезьяныч
Мужичок в обезьяньей избе
Почему обезумевший за ночь
Я пришел за наукой к тебе?
Я живой, но из жизни изъятый
По своей, по чужой ли вине?
И любой человек обезьяний
И полезен и родственен мне…[4]

Стихи Стратановского несут в себе побуждающую способность переживать то, что в обыденной жизни перестает быть «ценностей незыблемой скалой», говоря словами Мандельштама. Как явление культуры поэзия Стратановского очищает наше восприятие от пристрастия к скоротечным поделкам масскульта, от доверия к рыночным рейтингам, от засоряющей источники знания информационной пыли, набившей до отказа «всемирную паутину». Главное же в том, что поэт воспринимает мир как обусловленную историей целокупность бытия, противостоя тем самым дискретности современного сознания, самой его энтропийности.