Изборник. Стихи 1968–2018

Обелиски, колонны…
Но тихо в аллеях просторных,
Ветер вешний
сюда не приносит вестей
Из Чечни мятежной,
из ее непокорных ущелий.

(«Ранней зеленкой…», 2000)

Взятая на эпиграф к этому стихотворению строчка из Ахматовой: «Но в этом парке не слыхали шума…» характерна для сопрягающего времена поэта. Ахматова в «Царскосельской поэме „Русский Трианон“» пишет о трагических событиях начала ХХ века, когда вдалеке от нашей «обители муз» «кровь заливала горло Дарданелл» и «не считали умерших людей». Не считали их и в конце этого века и тысячелетия. Да и в начале следующего – то же самое.

При всех политических очевидностях стихов Стратановского – автор он политически неангажированный. Но суть той гражданской ситуации, внутри которой мы пребываем, его задевает сильнее многих. Точнее – глубже. В начале нового тысячелетия благодатный «звездный ковер» в его стихах не забыт, сияет, но и подковерная грызня – не унимается:

Собаки Грозного,
бесхозные и злые,
Меж грозненских руин
зубами рвут погибших,
Вчерашних королей
дворов и дискотек.

(1995)

Вот и все стихотворенье. Запечатленный в нем беззвездный ужас кроется в том, что не различишь, с каких цепей эти собаки сорвались, откуда понабежали – из подворотен города Грозного, с псарен Грозного Ивана?

Пока вся эта сказка сказывалась, Стратановский начал слагать строчки от имени тех, к кому, по слову Фета, «Тютчев не придет». А если бы и пришел, смягчил бы их сердца? Стал бы вместе со Стратановским сожалеть о, легендарном впрочем, уничтожении святым Стефаном Пермским языческой «прокудливой березы» ради смастеренного из нее православного креста? Какая из потерь суровей? Обидно за зырян. Да и – за славян, позарившихся на «великую книгу», «берестяную, лесную, / животворными буквами полную» («Лесная книга», 2009), – понадобилась, видимо, для представления в Комитет цензуры иностранной, возглавлявшийся некогда самим Тютчевым.

Читательская и литературоведческая традиция разделяет корпус стихов Тютчева на «политические» и «лирику», отдавая предпочтение второй. Стратановский тютчевского типа «строй вожделенный» водворять не собирается, «ударить в колокол в Царьграде» не жаждет и не считает достойной задачей видеть в слове «царь-освободитель» знак готовности «за русский выступить предел…»[7]. Тютчевым публичным уязвлен, в русле этой уязвленности и ведет диалог – и не с ним одним. Занят вместо хулы на католицизм «оживлением бубна». Великодержавными комплексами брезгует, зато чуток к коллективному бессознательному обращенных в чуждую веру и идеологию компатриотов. Политические недуги лечит самым надежным способом – предоставляя голос тем, за кем державное око Тютчева надзирало из руководящего кресла. Тем, кто «тоже чувствовать умеют». И это не традиционное сочувствие потерпевшим, а прямое соучастие, желание и умение заглянуть за край собственного разума, как это ярко запечатлено в цикле «Эрмитаж» (1981–1985) – от зачина «Да, я был в Эрмитаже. Там все покупное, не наше. / Там мясистые бабы глядят похотливо со стен…» и до завершения «На гибель „Данаи“»:

Перед темной душой,
перед злобой литовских болот
Беззащитна она
и заплатит сполна за обиды
Племени чуждого ей,
и кривится от плача Эрот.
Знает должно быть —
бессильна ее красота
Перед местью мужицкой[8]

Изобразительная система Стратановского далека от традиционализма, не будучи при этом, что очень существенно для понимания природы его поэзии, системой авангардистских, тем более пост-постмодернистских, крайностей. Ему чуждо понимание искусства как иронической игры со знаками культуры. Искусство – и прежде всего поэзия – имеет, полагает он, прямое отношение к онтологическим ценностям человеческой жизни: к любви, к радости, к горю, к вере и неверию.

Стихотворение Стратановского зарождается в непролазной чащобе – аленьким цветочком, гроздью рябины, въяве растущими и крепнущими на глазах читателя. Поэт «обманывает» его привычные ожидания, но показывает не какую-то химеру, не эпатирующую «подробность», а искрометную, обжигающую наше сознание реальность:

Мне цыганка-рябина
Милей хоровода берез
Их славянский наркоз
Снимет боль, но не вылечит сплина

А рябина целит

Зрелой яростью ягод кровавых
И по селам царит
И цыганит в дубравах

(1981)