Избранная проза

Удивительно: его усики, оказывается, могут иметь и удрученный вид. Я проникаюсь к нему сочувствием, перекидываю ногу обратно и приземляюсь рядом с ним.

— Пыль тоже ни к чему, — говорю я, — сразу же фильтр забьет, и мощность заметно снизится.

— А ведь я ее только-только раскочегарил, — продолжает он.

— В общем, так, — перебиваю я, — в лучшем случае, сто тридцать.

— Франк! — доносится сверху голос. Довольно, впрочем, пронзительный.

— Ну, ладно, сто двадцать, — соглашается он. — Но как средняя скорость.

— Так я и думал.

Теперь, когда я его убедил, можно и уйти.

— Сейчас поднимусь, — кричит наверх мужчина.

— А мальчишка где?

— Ушел, киска. Совсем ушел. Между прочим, совсем неплохой парень. Соображает.

Он взбирается по лестнице, торопясь и оступаясь. За моей спиной раздается грохот. Женщина хохочет, мужчина сдавленно чертыхается.

Больше я ничего не слышу. Перейдя через бывшую улицу и переступив через поваленный забор, я попадаю в одичавший сад. И посреди ликующей песни дрозда меня вдруг осеняет… Соображаю наконец, о чем говорил тот мужчина. И чего он хотел от женщины. И чего она ожидала, зовя его.

Как бы там ни было, это их личное дело. И полиции нечего сюда соваться. Они ни в чем не виноваты.

Жаркая волна, захлестывающая меня с головой и заставляющая гореть щеки, не так уж невинна по своей природе. Зачем-то вдруг с силой пинаю пустую бочку, так что она с грохотом ударяется о грушевое дерево. Кровь толчками пульсирует в голове. Ни о чем не могу думать. Залезаю на старое раскидистое дерево и ложусь животом на толстенный сук, обхватив его руками. Явственно вижу, как те двое обнимаются, как они целуются и как их руки блуждают по телу друг друга. Никакой вины на них нет. Никто никого не принуждает. Я могу быть совершенно спокоен. Могу слезть с дерева и отправляться по своим делам. Что же меня здесь держит, отчего я в конце концов валюсь с дерева и весьма ощутимо ударяюсь о землю?

Я беру себя в руки и делаю то, чего обычно избегаю, пока мать не бросит на меня один из своих многозначительных взглядов: счищаю с себя пыль и грязь. Потом, пошатываясь, подхожу к забору. Пинаю его ногой. Он рушится, не оказывая ни малейшего сопротивления, будто только и ждал этого пинка. Я шагаю по дороге и пытаюсь вспомнить все, что видел. Ничего не получается. Так бывает утром — проснешься, и не можешь вспомнить, что видел во сне. От злости бьешь себя по лбу. Дурья башка! То, что запомнил, останется при тебе. Все остальное — как в воду кануло.

Без всякого предупреждения земля вдруг уходит у меня из-под ног. Я едва успеваю остановиться на самом краю огромного карьера. Трава здесь растет так буйно и пышно, словно старается возместить земле ущерб, нанесенный чудовищной рваной раной. Я стою в окружении разлапистых листьев с кисловатым запахом, размерами превосходящих переспелый ревень. И не могу оторваться от зрелища, открывающегося внизу, на дне карьера. Увязая в грязи, ползают машины, издали похожие на муравьев. У бурой полосы с неровными краями под транспортно-отвальным мостом движется ленточный транспортер с углем — движется рывками, как на плохо отрегулированной модели. От самого горизонта над пространством, сплошь покрытым серо-голубыми конусами терриконов, тянутся стальные конструкции ленточного отвалообразователя. У Луца есть кассета, на которой музыкальными средствами изображается появление человека на планете другой солнечной системы. Никогда бы не подумал, что мне врежутся в память пассажи этой странной музыки. Но вот я ее слышу: то резкий свист, то даже визг и скрежет. А может, эти звуки и вовсе доносятся от экскаваторов? От ковшовой цепи или от ленточных транспортеров? Во всяком случае, одно с другим вполне вяжется.

Ноги с трудом выдираются из травы. И я невольно начинаю искать какую-нибудь тропку. Но вдруг ощущаю под подошвами асфальт. Ну да, здесь же было шоссе, которое вело… Вот именно — куда оно вело? Теперь шоссе обрывается на краю карьера и ведет в пустоту.

Заляпанный грязью вездеход с воем выскакивает из деревни. И тормозит у самого обрыва. С водительского сиденья на землю соскакивает приземистый дядя. На нем защитный шлем, штормовка и резиновые сапоги. Он напоминает мне бригадира наших шефов. У того тоже все в руках горит. Едва выскочив, дядя дергает за пусковой шнур мотопилы. Только она начинает тарахтеть, он знаком подзывает меня к столбу с названием деревни.

— Подержи-ка.

Я обхватываю руками столб. Из разреза фонтаном вылетают опилки, выхлопная труба вездехода выплевывает клубы синего дыма. Все это длится считанные секунды. И вот столб уже лежит на моем плече. Под его тяжестью я поневоле отшатываюсь немного назад. А дядя уже наклонился над двигателем и прислушивается. Что-то там не так. Мне это дело не нравится — обо мне он вроде напрочь забыл: стою как бы сам по себе, держу спиленный столб, а значит, и отвечать тоже мне.

— Кто вам, собственно, разрешил? — Я не спрашиваю, я ору.