Избранное

Когда я приехал в родительский дом, отец был в агонии. Из столицы я вернулся в деревню, в телеграмме было сказано прямо: «Твой отец умирает». Он действительно умирал, иначе мать так бы не написала. Мне надо было сдавать экзамены — бросил все и поздно вечером добрался до деревни; в доме полно людей. Женщины в черном бормотали молитвы, тут же стоял священник со святыми дарами. Отец лежит в постели, дышит с трудом, дышать ему осталось недолго, время от времени он приподнимается и кричит, несет несусветицу. Вот он успокаивается. Священник решает воспользоваться паузой и соборовать его. Но отец снова вскидывается и кричит, ругает Тьяго:

— Чем ты шерсть красил? Дерьмом, что ли?!

Женщины на мгновение замолкают, чтобы выказать свое возмущение, потом снова бормочут, падре Мойта держит на весу чашу с миром, ожидая удобного момента. Я склоняюсь над отцом, он меня не узнает. Мать подсказывает:

— Это Луис…

…и он смотрит на меня с ненавистью, снова закрывает глаза. Тогда мать объясняет мне: он все говорит, что его бросили подыхать.

— Ты бросил меня подыхать! Бросил подыхать!

Была звездная июльская ночь. В огороде напротив нашего дома кто-то, светя фонарем, поливал картофель, молодую кукурузу. Июль стоял жаркий.

— Ты бросил меня подыхать!

Все кричит. Всю жизнь кричал, кричал на всю деревню, то звал кого-нибудь, то отдавал приказания Грамотею, Тьяго, Червяку, Мукомолу:

— Чтоб завтра в шесть был здесь с лошадью! Поезжай в город, договорись с Пинто и привези тюков пять шерсти! И скажи там ему, чтоб немедля приехал сюда!

Крик его разносился далеко, по всей деревне, и достигал тех, кому отдавались приказы. Отец стар. А деда — того, я вовсе не видал. Зимой отец с утра сидел за ткацким станком в своей мастерской неподалеку от моста, гкал ленты, торговал по деревням, уезжал на лошади на край света. Нас, детей, было трое, остался один я — кто же будет управлять фабрикой? Небольшой фабричкой, изготовлявшей шерстяную пряжу для вязанья.

— Только не я! — заявил я как-то во время каникул, когда вся семья собралась за ужином по случаю праздника.

Я увлекался литературой, живописью, разными идеями — словом, принадлежал к категории людей бесполезных. Так отзывался обо мне мой отец в разговоре с матерью, причем оба кривили рот и покачивали головой. Я — из бесполезных. Отец не раз говорил мне об этом, порой даже с состраданием, с детства помню. Я уединялся в своей комнате, прозванной «темной», там был люк, по которому можно было спуститься в лавку, и окно с матовыми стеклами, так что свет в ней казался призрачным. Библиотека приключений, роман с продолжением в газете, вкрадчивое очарование полуприкрытой правды — все это волнует меня до сих пор, ну и пусть. Я принадлежал к сонму бесполезных, терпеть не мог грубой реальности окружающего мира, отягощенного меркантильностью и закутанного в плотную пелену; этот гнет и эта пелена душили мерцающую в жизни красоту. Нас было трое: Магда, Эдуардо и я. Сестра была красива. Красива. Отец немало беспокоился, видя целую ораву претендентов, осаждавшую наш дом. Она была красива и радовалась этому, в ней как будто сконцентрировались все соки земли, все солнце, все полнокровие живых существ, вся жизнь. Однажды в нашем доме побывал коммерсант с Севера, увез ее. И обрек на нескончаемое деторождение, давая выход бившим в ней ключом жизненным сокам. Как-то мне случилось побывать на Севере, я спросил ее:

— Сколько же у тебя детей?

Она прищурилась, поглядела на потолок.

— Постой. Дай подумать.

А Эдуардо был вполне доволен жизнью, отец видел в нем продолжателя своего дела. Когда наступит время. Брат был старшим среди нас, и отец пока что отправил его учиться. Два раза брат проваливался на экзаменах, на третий прошел.

— С какими отметками?

Ну, он не знает. Прошел, и все тут, отец закатил пир. Такой оборот дела пришелся не по душе Шименесу, нашему соседу: у него был дом — полная чаша, и виноградники, и сады, и еще сын, полоумный Шикиньо. Как-то отец поехал в город, зашел в лицей справиться об отметках моего брата. И узнал, что тот и в третий раз провалился. Отец не очень-то горевал, что ж, сын будет продолжать его дело.

«Это он себе в утешение», — язвил довольный Шименес.

Дураков в округе хоть отбавляй, Шикиньо не бог знает какое чудо природы. Мой старый отец. Когда я приехал, он был в агонии…

— Ты бросил меня подыхать!..

…и время от времени нес чепуху. Однажды встал, взял с ночного столика свечу в подсвечнике и пошел вокруг кровати:

— Avé… é… é, avé… é… é.

А то вставал и залезал под кровать. В один прекрасный день мать, войдя, не увидела его: кровать была пуста…

— Аугусто! Аугусто! Где ты?

Он лежал на полу и бредил. В чем мать родила.

— Аугусто! О господи!

Моему брату пришло время жениться, обзавестись детьми, стать солидным человеком. И отец спросил у матери:

— Кандидинья?