Избранное

Борясь с тошнотой, гляжу на ясный горизонт. На пляж с шумом накатывают волны. Выгибают слоистые спины, исходят пеной на песчаном откосе. Вдали, точно отбившиеся от стада, бегут белые барашки. Всей грудью вдыхаю запах морских просторов…

— Уходи же!

…закрываю глаза на самого себя, собранного воедино, цельного. Тогда она спрашивает, пойду ли я на митинг.

— Какой митинг?

— Да приехал тут какой-то человек, не из наших, сказал, что хочет поговорить с народом.

Какой сегодня день? Только сейчас я замечаю, что внизу тихо, не слышно детских голосов.

— Сегодня воскресенье. Вы уж и дням счет потеряли, — замечает Каролина, вставая наконец, чтобы уйти.

Я уже потерял счет дням, выхожу из дома вслед за ней. Теперь не услышишь утром колокольного звона. Разве что звякнет бубенчик на шее у козы. Кое-где начата кладка фундамента, церковь — голый деревянный каркас, там сейчас собралась чуть ли не вся деревня. По пути к таверне Хромого — надо же чего-нибудь поесть — прохожу мимо церкви и слышу что-то вроде проповеди. Попик молодой, я уже видел его, но толком поговорить с ним пока что не пришлось. Он не носит ни сутаны, ни черного костюма, ни отложного воротничка. На нем синие хлопчатобумажные брюки, куртка поверх майки, как у нового учителя. И курит так же. Сейчас он вещает народу о новом Христе. Благодаря системе репродукторов слово божье слыхать и на улице. Подходя к толпе, слышу:

— …неотъемлемых прав трудящихся. Истинно говорю вам… верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому… в царство божие. Но речь идет не о… а о милосердии и справедливости… Заработная плата и достигнутые победы… Ибо классовая борьба… завоеванные права… и конец эксплуатации человека человеком… правительство саботирует… бездарность, неспособность… министерская обструкция… ждете продолжения восстановительных работ?., обратитесь к народным… Все так… что никто ничего не знает. А меж тем… под дождем и под солнцем. Христос сказал…

Я стою далеко от репродуктора, до меня долетают лишь обрывки фраз.

— …капиталисты идут на все, и комитеты борьбы… всеобщей нищеты. Не надейтесь, что вам предоставят… вашим трудовым потом… это называется прибавочной стоимостью… довести революцию до конца. Однако сегодня… уступки правительства… возрождение капитализма… чего можно ожидать? Истинно говорю вам… социальный мир. Христос всегда был… трудящихся масс. Кто с вниманием… святых евангелий, ясно увидит, что… вместе с народом. Разве хотите вы оставаться… Так вот, я говорю вам… мир во Христе, аминь.

— Что он сказал? — спрашивает меня старушка, приложив ладонь к уху.

— Он сказал, что Христос вступил в партию.

— Чего, чего?

X

А Каролина ошиблась: митинг будет только через неделю. Я пока что иду в таверну Хромого, иду и продолжаю размышлять. Я — владелец фабрики, которой нет. Останусь ли я хозяином той, которая будет? Владелец фабрики. Мне надо определить для себя самого, что я такое. На лачугах вижу лозунги. «Долой!..» и «Да здравствует!..» И ругательства. В большинстве нецензурные. Досадно, что я не понимаю своего места в Истории — ну кто я такой? Если бы по: крайней мере я чувствовал себя «эксплуататором», мое место было бы определенным. Но я из породы бесполезных. Лучше бы мне быть эксплуататором, меня бы ненавидели, и я бы ненавидел. Или эксплуатируемым. Или еще чем-нибудь из того, что может быть точно определено. Люблю книги, живопись, живу, как живется. Если б я умел защитить свои права или мог бы сделать широкий жест и присоединиться к революционерам! Но какая-то препона в моей душе не дает мне стать на ту или другую сторону. Препона — по своей сути понятие контрреволюционное. Но я не контрреволюционер. Просто не могу разобраться и от всего устал. Какое место в Истории займут стихи, которые мне вспоминаются? Или музыкальная фраза? Или мое мимолетное волнение, когда я смотрю на горизонт? Где вершится История и что входит в Историю? Что я для нее, коль скоро не мне ее вершить? Мое место в сточной канаве — я слышу поступь тех, кто проходит мимо меня, яростно стремясь в будущее. А я гожусь только на свалку. Справедливость, свобода, мир — я все это признаю. Как такое не признать! Но я не знаю, где же они, а все кругом знают. Знают, что всем людям надо есть. Но как установить, кому добывать еду и кому ее распределять? А если кто-то не согласен с теми, кто распределяет? Все знают, что человек должен быть свободен. Но опять-таки задача: как защитить свободу от тех, кто против свободы, если не отвергать их свободу? Все знают, что надо стоять за мир. И тут проблема: как быть с теми, которые тоже за мир, но только за другой и, стало быть, за этот мир бороться не могут? Простые истины оказываются такими сложными. «До чего ты глуп, дружок», — мой старый учитель. У меня есть время обо всем этом подумать. Сделать усилие. Выжать все что можно из собственного интеллекта. Я обязан подумать. На том я и порешил по дороге к Хромому.