Избранное

— Отсюда надо брать, отсюда!

Отчего каждая вещь и становилась действительно единственной и неповторимой. Как всякий художник, о чем он и сам говаривал, имел святорез, однако, право на свой маленький порок. Впрочем, поскольку он жил в мире своеобычном, а порок — нарушение правил мира обычного, то и был это, пожалуй что, и не порок, в конце концов. Так или иначе, но была там рядом таверна, и он захаживал иногда туда размочить вдохновение, а пожинать плоды его отправлялся подальше, где потайной игорный дом, уже к ночи. И случилось, примерно говоря, что задержался он как-то за выпивкой дольше обычного, а работник, приставленный к Зе-Паковио, со спущенными штанами, осмелился сам по себе разрешить все трудности темы. Святореза же по возвращении охватил приступ ярости, и он запустил ему игрушку прямо в физиономию, взяв, впрочем, не тот прицел. Потому что сразу было видно, что в лице Зе-Паковио было не выражение натуги, а какой-то скорее идиотский смех; самое главное тут в том, что в результате из всего этого вышло что-то неправдоподобное и слоново-тяжеловесное, далекое от изящества концентрических скруглений, истончающихся и возвышающихся в апогей совершенства. Дерзких попыток в подобном роде было всего одна либо две, в том числе со специалистом по Свистульке, который работал и музыкантов и пристроил одному мяч у ног, а дудку в рот, или со специалистом по Королю, сделавшим уж совсем быка. Так что никто больше не впадал в искушение.

И вот, против раствора святореза жил больной паренек. Отец пытался подыскать мальчонке какое-либо занятие, перебрал многое — от каменщика до плотника и маляра, даже до самого смирного — сапожника. Но, может, оттого, что в каждом требовалась сила, которой у него не было, а может, оттого, что святорезов раствор был всего ближе его призванию, да он и торчал там часами, порою и игрушки делал, отец попросил мастера взять парня учеником.

Тот смерил мальчонку с головы до пят холодным оценивающим взглядом, словно никогда его и не видал, приказал вытянуть руки, ладонями вниз и вверх, растопырить пальцы, потом собрать, приказал даже повернуться кругом, пройтись, чтобы посмотреть осанку, — и отец уж подумал, что сейчас он станет смотреть зубы, как у лошади. Но гораздо больше и внимания, и времени уделил святорез изучению глаз. Он положил парню руки на плечи, отстранил его чуточку от себя, стараясь прокопаться взглядом до самого предполагаемого местонахождения у него призвания. Потом отпустил, придя к выводу:

— Дерьма не стоит. Но глаза обещающие.

И незамедлительно тот подключился к производству. Обязанности у него поначалу были несложные — сбегать, куда пошлют, поднести материал, когда его не случалось под рукой, а то оприходовать щелчок по кумполу от кого-либо из старших, как положено любому ученику. Поручения выполнял быстро, щелчки по-умному сносил за должное; но когда приходилось работать с игрушками, времени у него выходило всегда больше. Он разглядывал их так и сяк, заходясь от их форм и красок, словно перед его глазами было что-то до него никем не виданное. Вскоре он уже раскрашивал то одну, то другую второстепенную деталь. Потом ему стали позволять вырезать то ту, то другую форму, подсовывая шутки ради самое старье, а когда хозяин уходил, ему поручали резать Зе-Паковио, сидящего, как водится, орлом. Но ученик на шутки не обижался, а работал над вещью с любовью. И выходило даже так, что, против остальных, все у него получалось лучше, когда хозяина там не было. И однажды, возвратясь от соток своей страстишки, тот завопил, восхищенный работой парня, как раз Паковио, сидящим спустя штаны. Он держал ее в руках, выпучив глаза и мгновенно стихши, разглядывал, зачарованный, и не самую человеческую фигуру, которую делал как раз не парень, а именно остальное, тоже человеческое, как он знал доподлинно. Толстым и подрагивающим пальцем — соразмерным его слоновому телу — он чуть ли не испуганно водил по нежным закруглениям, концентрически подымавшимся к самой тонине́ навершия. И с глубоким волнением, от которого у него перехватило голос, он смотрел на ученика, словно на какого-то бога, которому пришла идея зайти к нему в раствор. С той поры он стал присматриваться к мальчишке особо внимательно. Святорез поручал ему другие ответственные операции, вроде живота Богородицы, мяча Свистульки, какой-либо музыкантской дудки попроще. И поскольку восхищение его было так велико, что ему хотелось видеть руки парня в работе, он вставал подле того, чуть что не дыша, а глаза лопались от внимания. И говорил ученику:

— Мягче. Вот тот обвод. Скромней, малец. Так. Нет, нет, так. Это живот, ты же знаешь. Это Спаситель мира. Нет, нет. Эта рука ложится заботливо, она ведь не арбуз щупает.