Избранное

— Прекрасно, прекрасно! — воскликнул я и тут же почувствовал, что мои слова звучат фальшиво. Не знаю, замечали ли вы, но пшавы и хевсуры никогда не обсуждают достоинства или недостатки стихотворения. Они просто говорят стихи, живут ими и лишь в редких случаях задумываются над тем, как проста и гениальна фраза «постарел я, и слеза моя постарела» или «ибо я сама печаль, бродящая по свету».

Я опустил голову. Грустное стихотворение навеяло грустные мысли, и я ушел в них, забыв о своих друзьях. Вдруг легкий шум на вьющейся вверх тропинке вернул меня к действительности.

— Эгей, хевсур! Сворачивай с дороги! — Георгий махнул рукой путнику, поднимавшемуся в гору. Тот остановился, снял с плеча вилы и, поставив перед собой, оперся на них.

— Здравствуйте!

— Спускайся, выпьем по одной!

— Дай вам бог, спасибо! Негоже пить, когда идешь в горы. — Он вскинул вилы на плечо, собираясь продолжить путь.

— Ничего у тебя не выйдет, клянусь всеми святыми, слышишь, хевсур, что тебе говорят?! — крикнул Турманаули.

Путник снова остановился и обернулся.

— Все равно тебе не пройти, там, наверху, у нас люди в засаде, спускайся по доброй воле, так будет лучше! — Георгий едва сдерживал смех.

Гость поневоле спустился вниз по тропе, прислонил вилы к камню, снял с себя сумку и, пожелав нам доброго утра, остановился в отдалении.

Он никак не походил на сурового горца — был маленького роста, тщедушным, с тонкой шеей и кроличьими, без ресниц, глазами. Спускаясь, он с такой легкостью спрыгнул с камня, что поначалу показался мне совсем молодым, но теперь, глядя на его морщинистые лицо и шею, я подумал, что ему все пятьдесят, если не больше. На нем были неопределенного цвета куртка, резиновые сапоги и видавшая виды ватная ушанка, которую он поминутно то нахлобучивал на глаза, скрывая жидкие брови, то сдвигал на затылок, обнажая румяно-белый лоб над горбатым носом.

— Почему ты его зовешь хевсуром, может, он кистинец? — сказал Турманаули Георгию Циклаури так, чтобы гость слышал.

— До сих пор я был хевсуром, — нахмурился тот.

— Как твоя фамилия? Давай сюда поближе! — Георгий наполнил рог и протянул гостю.

— Хвтисо Звиадаури я. Ваше здоровье. Дай бог вам долгих лет жизни. Не обижайтесь, пить не буду. Мне предстоит долгий путь. В другой раз — пожалуйста. — Извинившись, Хвтисо пригубил рог и протянул его Турманаули. Но «старейшина» развел руками.

— Вот этот человек — писатель из Тбилиси, он обидится, если ты не выпьешь.

Звиадаури внимательно посмотрел на меня. Было совершенно очевидно, что он не поверил ни единому слову Турманаули.

— Да поможет вам бог. Мне пить никак нельзя. Дорога ждет дальняя. — Он сделал еще одну попытку настоять на своем.

— Пей, не ломайся, как барышня, это — «жипитаури», не повредит, — почти приказал Циклаури.

Хевсур устремлял умоляющий взгляд поочередно на всех нас троих, но, не встретив никакого сочувствия, махнул рукой и залпом осушил рог.

Георгий засмеялся.

— Чего смеешься? — повернулся к нему Звиадаури.

— Ты — молодец, умеешь пить.

— Куда ты так спешил? — поинтересовался Турманаули.

Хвтисо приложил руку козырьком ко лбу и посмотрел в небо.

— Видишь черное облако над Датвиджвари? Будет дождь.

— Ну и пусть будет, тебе-то что!

— Свежескошенная трава не должна мокнуть под дождем, иначе грош ей цена. Надо раскидать ее.

— Где вы косили? — вмешался в разговор и я.

Он протянул руку на запад, указывая на смежную вершину рядом с Шатили.

— Вон у подножия той горы, это не так далеко, как кажется, четыре часа пути.

— Дай бог вам здоровья!

— Сейчас все всему удивляются, а ведь раньше хевсуры пахали землю повыше тех скал.

— Где это? — Я смотрю вниз на склоны.

— Не туда смотрите, выше, выше, вон у снежной полосы, и сегодня видать, что земля там особенная.

— Как же вы быков туда поднимали и что сеяли?

— Ячмень.

В течение тысячи лет хевсуры цеплялись за эти крутые утесы, но в конце концов их сманили в равнину.

— Сколько у тебя детей, Звиадаури? — спросил вдруг Георгий.

— Шестеро.

— Молодец, хевсур, ты настоящий герой! Где живешь?

— В ущелье, против Муцо.

— Одни живете?

— Одни.

— Как это одни, а соседи? — удивился я.

— До сих пор не было. Весной еще одна семья собирается вернуться.

— Откуда?

— Из Гамарджвеба, село возле Тбилиси такое, там хевсуры живут.

— Хвтисо, а как зовут твоих детей? — Турманаули оперся о плечо малорослого хевсура.

— Как это как? Дети, и все.

— Я об именах спрашиваю.

Хвтисо переложил вилы в другую руку, посмотрел мне в глаза и начал перечислять:

— Тамар, Давид, Джаба, Этер, Саба… Саба, Этер, Джабу я называл, Давид, Тамар, Джаба, Сабу тоже на зывал… — Он отвел от меня взгляд и начал сначала: — Тамар, Давид, Этер, Джаба…

Турманаули и Циклаури покатывались со смеху.

— Не помнишь, как зовут твоих детей?!

— Запиши на бумажку и носи на груди!

— По утрам перечитывай, чтобы не забыть!

— Или жену спроси, уж она не скроет.

Чем больше подшучивали над Хвтисо, тем сильнее он смущался.

— Чего смеетесь? Я все хорошо помню, разве вы дадите сказать…

— Ничего, бывает, — успокоил я его.