Избранное

На Кичиа была коричневая кожаная куртка. Широкие черные брови и спущенные к ним жидкие седые волосы прикрывали два шрама на лбу. Он был чуть ниже среднего роста, с толстой шеей и распухшим, словно искусанным осами, желтоватым лицом больного водянкой. Его толстые бесцветные губы время от времени расплывались в улыбке, обнажая редкие черно-желтые зубы.

Владелец папахи тоже был далеко не ребенок. Однако возраст, не говоря уже о разуме, не коснулся его бело-розовых надутых, как кузнечные мехи, щек. Тучность так одолела его, что он даже на спор не завязал бы самостоятельно шнурков на ботинках. Огромный двойной подбородок позволял ему видеть лишь четвертую пуговицу на сорочке, надежно укрывая от него первые три.

— Верни, Кичиа, шапку! — повторил Лери, делая шаг вперед, но Кичиа, взмахнув папахой над головой, бросил ее Муртазу Цуцкиридзе, стоявшему на лесенке у фонтана.

Лери покорно направился к Муртазу.

— Довольно уже, дядя Муртаз, отдай шапку!

— Какой я тебе дядя, Лерико, ты же на три года старше меня! — И, скорчив гримасу, Муртаз завертел шапку на указательном пальце.

— Отдай мою шапку, Муртаз! — в голосе Лери послышались слезы.

— Скажи, у кого ты ее сшил, и отдам, — стал торговаться Муртаз.

— Отдай мою шапку, — бубнил свое Лери.

— Для чего тебе она? — спросил у бедняги кто-то из толпы.

Ноэ не узнал его по голосу, спрашивающий стоял в задних рядах.

— Мне холодно, — объяснил Лери.

— Отдай ему, Муртаз, а то, чего доброго, простудит мозги, и тогда мы пропали, — произнес прислонившийся к столбу Харлампиа Гогава.

— Дай бог тебе такого сына, как я, — благословил его владелец папахи. — Верни шапку, Муртаз!

— Скажи ему, где ты сшил, и он отдаст, — посоветовал Кичиа Учанейшвили.

— Я не крал ее, клянусь Лией, мне дедушка купил.

— А кто это — Лиа? — заинтересовался Муртаз.

— Как будто не знаешь?! — склонив голову набок, стыдливо ухмыльнулся Лери.

— Лерико, ты все еще любишь Лию? — Харлампиа сделал серьезное лицо.

— Да, — вздохнул Лери.

— Несмотря на то что она вышла замуж?

— Скоро она бросит мужа и вернется ко мне, — с глубокой убежденностью отвечал несчастный.

Толпа загоготала.

— Когда бросит, не сказала? — Кичиа давился от смеха.

— Когда рак на горе свистнет. Отдай шапку, Муртаз, а то вот пойду домой, и тогда увидишь… — пригрозил Лери.

Будь у тюленя прямые жесткие волосы, можно было бы подумать, что они с Муртазом Цуцкиридзе братья-близнецы. Рот у него был точь-в-точь как у тюленя и голос удивительно походил на тюлений. Высокий, безбровый, с жестоким выражением бесцветных глаз, он наверняка играл бы только роли гангстеров или предателей родины, если бы был актером.

Лери Иосебашвили с громким плачем бросился было в толпу, но его остановили.

— Ладно, забирай! — сказал Муртаз, протягивая шапку.

— Не дашь, обманываешь, — доведенный до отчаяния Лери кулаком вытирал слезы.

— Не обманываю. Ну, бери, а то рука устала, — уже просил Цуцкиридзе.

Не помня себя от радости, Лери кинулся к нему, и в этот же миг шапка перелетела к Харлампиа.

— Отдай мою шапку! — в отчаянии крикнул Лери.

— Проваливай отсюда. Не надоедай, не то просунешь у меня голову вон в ту решетку, — и он указал на ограду. — У меня, что ли, твоя шапка?! Узнай сперва, у кого, а потом выклянчивай!

Лери посмотрел на Харлампиа и во мгновение ока оказался возле него.

— Отдай, Харлампиа, шапку!

— Какую шапку? — с видом заботливого друга спросил Харлампиа.

— Которая у тебя в руке, — не растерялся Лери.

— А что она — твоя?

— Конечно, моя, не твоя же.

— А почему ты знаешь, что твоя?

— По размеру, — подсказал кто-то Лери из толпы. — У бульдога Сопромадзе и то не такой кумпол.

И снова меж колонн пробежал смех.

— Очень теплая эта папаха. Никуда не годится. Еще перегреешь голову, — высказал опасение Харлампиа.

Харлампиа Гогава называли рыжим шакалом. Он был толстым и низким, с рябым лицом и слишком широко расставленными маленькими карими глазками. Изуродованный плоский нос едва выделялся на лице. Под нейлоновой курткой виднелась тельняшка, плотно облегавшая брюшко. Из заднего кармана джинсов торчала пачка «Примы».

— Отдай шапку, Харлампиа, будь человеком! — стал просить Лери.

— Скажи, как ты любишь Лию, и получишь, — поставил ультиматум Харлампиа.

— Вот так! — и владелец папахи крепко обхватил себя руками.

— А она как тебя любит? — спросил Кичиа.

— От всего сердца. — Удивительное дело, когда речь заходила о Лии, лицо Лери принимало осмысленное выражение.

— А ты видел ее после замужества? — вмешался в разговор Муртаз.

— Да.

— Где?

— Во сне.

— Она во сне тебе сказала, что разводится с мужем?

— Да.

Рев толпы, наблюдавшей за потехой, взрывной волной ударил в окна музея и прокатился по всему подъему Сапичхиа.

Лери понял, пришла пора действовать более энергично: он стал отнимать шапку у Харлампиа, но Гогава так мастерски манипулировал ею, так быстро перекладывал из одной руки в другую, что все неуклюжие потуги Иосебашвили добиться своего ничего, кроме смеха, не вызывали.

И вдруг кто-то ворвался в круг, схватил Харлампиа за руку, в которой тот держал папаху, и строго приказал:

— Немедленно верни шапку, тебе говорят!