Избранное

— Иногда, знаете ли, по вечерам, невольно задумываешься… Здесь уничтожили четыре миллиона человек, и вот я подсчитал, что если бы эти четыре миллиона поставить друг на друга, то вереница достигла бы космических тел, а если б их построить в ряд…

— Тише, не мешай, слушай, что говорит дядя!..

— …а теперь пройдемте в ворота и осмотрим весь музей, я расскажу вам про все… хотя то немногое, что здесь осталось, это скорее символы… Вот, например, в этой комнате висят еврейские молитвенные покрывала. Пожилые люди помнят, как выглядели евреи во время молитвы, они накидывали эти покрывала на голову; как известно, евреев уничтожил Гитлер, в Польше их почти не осталось, поэтому молодежь не могла видеть этих вещей… тут справа барак, похожий на те, что были в женском лагере, в Бжезинке, куда мы тоже пойдем и все осмотрим. А пока прошу за мной…

— Гражина, деточка, иди сюда, к маме… Девушка, пойдемте в тот барак, мой старик уже заходил туда и говорит, что там есть все.

— Что же вы не идете?

— Одной как-то неловко, страшновато даже. Гражина, идем с мамой. Хочешь конфетку? Ты вся вымазалась!

— Мама, а где тут кино?

— Кино будет после. Пан Юзеф, расскажите вы, пожалуйста, а то экскурсовод как по книжке читает, а вы все это сами видели и пережили.

— Ну что вам рассказать? Деревья эти тогда еще тут не росли. Было пусто. Приходил эшелон, его спокойно, вежливо встречали. Никаких детей я здесь не видел. Детей здесь не было. Было ли золото? Не знаю. Каждый, кто поступал сюда, сдавал все, что у него было, это записывали, а когда он выходил, ему все возвращали. Костюм, рубашку, вещи. Даже выстиранные и отутюженные. Ну, а если кто не выходил, то все оставалось здесь. Само собой. Что вы, кто же тут фотографировал? Никто не фотографировал. Это теперь все так оформили. Выходит, человек умер, а потом его снимали, что ли?

— Пан Юзеф, говорили, что тут выставлены волосы убитых женщин, а тут ничего нет.

— На что вам сдались эти волосы? Лежат себе где-нибудь.

— Как известно, граждане, — продолжал экскурсовод, — гитлеровцы уничтожали также калек и инвалидов первой мировой войны, чтобы не платить им пенсию. Люди эти не могли работать и, значит, были обузой для Третьего рейха. Только у нас их сожгли шестнадцать тысяч…

— Игнась, иди сюда, иди скорее, вот эти протезы. Бог мой! Как это человек ходил с такой гирей.

— А вот вполне изящная женская ножка, — игриво говорит Игнась.

— Пошли дальше.

— Мамочка, почему здесь столько протезов? Что с ними делают? А это чьи ноги?

— Отстань, глупышка!

Экскурсовод, бывший узник лагеря, вкладывает душу в свой рассказ. Факты, цифры — килограммы одежды, женских волос, тысячи кисточек для бритья, щеток и чашек, миллионы сожженных тел — все это он перемежает замечаниями морально-этического и философского характера, афоризмами собственного сочинения, цитатами из литературы и так далее. Он хочет, чтобы посетители поняли, какой ад открывался за воротами лагеря.

— Экспозиция музея — это всего лишь ничтожная часть, — подчеркивает он, словно оправдываясь, — описать то, что здесь происходило, невозможно. Ад. Это превосходит человеческое воображение, и слова здесь бессильны. Попытайтесь сами себе все представить.

— А когда мы пойдем в Бжезинку? Это далеко?

— Километра два. Там было такое… И ничего не осталось. Ничегошеньки. Не знаю даже, стоит ли идти.

— На эти детские костюмчики я прямо смотреть не могу, но соски, должно быть, положили потом, как декорацию. Никогда не поверю, что соски пролежали столько лет. Ведь это резина, она портится. Просто так оформлено, чтобы люди могли себе представить. А на чемоданах много немецких надписей. Немецкие фамилии. Ты видел, Игнась? Сюда и немцев привозили. А корзинки еще совсем как новые. Венгерский павильон уж очень скромный.

— Удивительно, как люди могут здесь жить…

— Где здесь?

— Ну да, ведь в некоторых бараках живут. Разве вы не видели, сколько здесь маленьких детей? И в колясках, и так бегают… Не пойму, как они здесь живут?

— А что особенного? Привыкаешь и живешь, как в любом другом месте. А на кладбищах разве не живут?

— Верно, но я бы не могла…

— Больше всего мне жаль этих отравленных газом детишек.

— Пан экскурсовод, а где тот зал, в котором делали опыты на женщинах?

— Там ничего нет, пустые помещения. И кажется, сейчас они закрыты.

— Граждане, прошу вас, подойдите поближе, чтобы всем были слышны мои объяснения. Перед вами строение, похожее на деревянную часовенку. Мы называли эту будку «часовней Кадука». Освальд Кадук — здешний рапортфюрер, возможно, он был по происхождению поляком, у немцев нет такой фамилии. Да, так звали этого садиста, издевавшегося над узниками. Он велел построить эту будку и прятался здесь от дождя во время многочасовых перекличек, в то время как узники мокли на улице.

— Смотри, там внутри колокольчик, — сказала молодая девушка.

— Ну, вижу, колокольчик, что из этого? — отозвался ее спутник.

— Этот колокол в будке, граждане, созывал узников; по всей вероятности, его украли в каком-то костеле. Прошу следовать за мной…