Избранное

Около строений, в которых живут сотрудники музея, играют дети. На окнах белые занавески, на подоконниках цветы. Девочка с бантами в косичках бежит домой. Беременная женщина везет коляску, в которой под отделанным кружевом одеяльцем спит ребенок. На дворе тепло. Ветер легко шевелит ветви тополей, с них слетают медового цвета листья. Два ряда колючей проволоки соединяют бетонные столбы с белыми изоляторами. Между рядами проволоки — пустое пространство, земля подметена. У таблички с надписью «Halt!»[41] стоит юноша в джинсах. Приятель фотографирует его на фоне таблички, где изображены черный череп и скрещенные кости. Третий юноша, глядя на них, постукивает себя пальцем по лбу. Идея делать снимки в таком месте кажется ему нелепой. Шевельнулись ветви деревьев, и снова листья плывут по воздуху, мягко опускаясь на землю.

— Гражина, Гражина, иди сюда, к маме, вот тебе конфетка, вытри носик, ротик и ручки.

— Я что-то проголодался, может, нас здесь покормят?

— Покормят, как же! Держи карман шире. Все-таки плохо это организовано. Каждый сам себе предоставлен, ходи, смотри, а что к чему — непонятно. Ну, вижу я эти заколоченные досками окна, барак смерти и виселицу, но как все происходило, должен кто-то рассказать, объяснить. Вон те трубы, например, совсем не от крематория. Это просто кухня.

— Через час уходит наш поезд.

— Идемте. А где Метка?

Поезд уже стоял у платформы. Экскурсанты, осмотревшие музей, рассаживались по купе. О самом музее говорили мало. Со стороны города дымили трубы большого завода, со стадиона доносились крики. На сером серебре осеннего неба темнели кроны деревьев. В лучах предзакатного солнца тянулась медная туча, на фоне которой вырисовывались башни костелов. У железнодорожной насыпи сидели старухи, паслись белые костлявые козы с розовым выменем. Выкованная солнцем туча раскалилась докрасна и теперь быстро остывала, чернела. По соседнему пути, громыхая, шел товарный состав.

1966

Перевод Э. Гессен.

НА ДИПЛОМАТИЧЕСКОЙ СЛУЖБЕ {80}

Нужного мне человека не было. Я застал только его заместителя, но он был не в курсе дела, к тому же я видел, что ему просто некогда заниматься всякими пустяками. Он улыбался и поглядывал на часы. Потом перестал улыбаться и сказал, что он даже и не заместитель вовсе, просто на него вдруг взвалили работу трех сотрудников. В сифоне, стоявшем на столе, воды не было, впрочем, не было и второго стакана. Польские газеты были старые, а так как старые газеты я мог купить и на вокзале, то, извинившись за причиненное беспокойство и записав номер телефона моего знакомого, уехавшего в отпуск, я вышел в сад.

Газон здесь был пушистый и гладкий, как ковер. В альпинарии росли кактусы; немногочисленные деревья отбрасывали редкую, пронизанную солнцем тень. Розы расцветали, цвели и отцветали на глазах, в изнеможении свисая с каменных стен и железных решеток. В раскаленном воздухе разбрызгивала воду автоматическая дождевальня. Из маленькой ниши бил фонтан, обливая стоявшую там мраморную нимфу. У нимфы не было головы, по изящно склоненной ее фигуре стекала вода. Капли воды сверкали на подстриженных травинках, на лепестках роз, на листьях и на белом гравии дорожек. Внезапно почувствовав жажду, я отвернул кран, и из черного резинового шланга хлынула вода.

Я широко раскрыл рот и, как прикосновение холодного лезвия, ощутил на губах несравненного вкуса воду, которая текла по разбитым теперь акведукам с далеких гор. Я лакал по-собачьи, жадно ловя глотки воды, словно кусочки льда. Вода лилась мне на глаза, текла по губам, я ощущал ее во всем своем теле. Я уподобился мху, вырастающему на голом камне, в щелях асфальтовых мостовых, по которым течет поток отработанных газов.

Был августовский полдень, молочно-белый в синеве, простиравшейся над вечным городом.

Я давно уже не слышал польской речи; сам изъяснялся на странном языке, почерпнутом из путеводителей и разговорников, — смеси итальянского, латыни и древнепольского, а вокруг грохотали лавины итальянской речи, целые вулканы слов, извергаемые с утра до поздней ночи этим симпатичным, темпераментным народом. Итак, с мокрым от воды лицом я стоял, зажмурившись, в этом искусственном, пронизанном светом саду среди благоухания роз и шума миллионов автомашин и вдруг услышал: «Вкусная вода, правда? Холодная!» Я открыл глаза. Передо мной стояла старая женщина в ситцевом платье, в белом платочке на голове и смотрела на меня с приветливой улыбкой.

— Да, вкусная!

Женщина подошла поближе.

— Здравствуйте! А что вы здесь делаете?

— Зашел своих повидать, да вот не застал и теперь иду домой. Воды попил… Хорошая тут у вас вода!

— Вы, верно, туристом приехали? Просто так, посмотреть?

— Да.

— А живете в гостинице или на квартире?

— В гостинице.

— Так вы, должно быть, дорого платите, они тут в гостиницах дерут ужасно.

— В общем, да.

— Сколько же вы платите?

— Две тысячи в день.

— Ох, дерут. А на квартире вы не можете устроиться?

— Я тут никого не знаю, да и пробуду-то всего две недели, а потом поеду в Неаполь.