Избранное

— Нам здесь еще три года нужно просидеть, а потом вернемся в Польшу. Но не к себе, нет! В Варшаву поедем, там у сына квартира. А мне пришлось все хозяйство продать — одна-то на старости лет куда денешься? Вот оно как! Сижу здесь да все думаю. По дому помогаю немножко, но ведь порядки здесь свои, невестке не угодишь. И еда здесь другая. Мои-то уж привыкли. Капусты кислой нет. Щей не сваришь. Как-то я сказала, что неплохо бы бочку капусты на зиму заквасить, — засмеяли. И сын на меня тогда очень сердился. Потому что я, знаете, не вытерпела, надоели мне сыры эти ихние, я и говорю: если б где достать капусты, можно бы нашинковать. Тут невестка спрашивает: «Как шинковать?», а я говорю — на шинковке, да вниз надо несколько кочанов поменьше целиком положить, да яблок немного. А то, знаете, они тут все больше ананасы едят. Ананасы да ананасы, а вот хорошо засоленного огурчика не найдешь, хоть лопни. Так вот я иной раз думаю и думаю в постели да с этими думами и засыпаю. Тогда я, наверно, зря сказала, что старик мой эту капусту сам ногами уминал. Невестка глянула на сына, засмеялась и говорит: «Пожалуйста, мама, расскажите, прошу вас», — и даже вроде меня по руке хотела погладить, по все ж таки не погладила. А я, дура, знаете, разошлась и давай болтать, как старик мой уминал капусту в кадке, а я сама следила, чтобы он ноги теплой водой вымыл, а то ведь известно, как мужчины моются; вымоет он, значит, ноги, потом чистые подштанники наденет и прыгает в бочке да еще частушки озорные напевает. А мы хохочем! Ей-богу, правда, самая лучшая капуста та, которую так вот уминают. Сочная, хрустящая. Невестка засмеялась, винца красного мне в стаканчик налила и спрашивает: «Стало быть, мамочка, Ендриков папа в кальсонах капусту уминал?» А я, дура старая, говорю: «В кальсонах, доченька, нагишом же нельзя». — «И ноги мыл?» — «Ну да, мыл». — «А что Ендрусь делал, когда папа уминал капусту?» — «Да он маленький еще был, сопливый». — «А не просился уминать?» — «Просился, просился… Помнишь, Ендрусь, как ты приставал, чтобы тебя пустили в бочку?» Разобрало меня тогда, старую, не остановлюсь никак. «Кабы я тебе, доченька, щей с требухой наварила, ты бы пальчики облизала после всех тутошних миногов и спагеттов», — а невестка опять сладенько мне улыбается и переспрашивает: «Щей с требухой?» — «Ну да, с требухой, говорю, помнишь, Ендрусь, как ты просил: «Мамуля, свари сегодня требуху». Невестка как фыркнет, даже, знаете, скатерть забрызгала. А сын швырнул на стол салфетку, которой рот вытирал, и пошел из комнаты. Невестка все хохотала, и я хохотала, дура старая, разобрало меня от этого красного винца, и невдомек мне, что там меж молодых происходит…

А раз, знаете, я тут в соборе негритянского ксендза видела, только воротничок у него белый, а так все черное, и сутана, и голова, я к нему присмотрелась, рядом стояла, весь как есть черный…