Избранное

— Света, — ласково начал Джеламан, — серьезное дело ни один рыбак не начнет в понедельник. Большое дело. Мы же выскочим к острову Карагинскому, удочкой поймаем одну рыбину — если поймаем, конечно, — и вернемся. Мы ведь не планы идем брать, а так… пустяк. Так что можно и в понедельник. Ведь не из-за корысти идем.

— Это у нас, командир, будет чистый понедельник, — сказал дед.

— Конечно, чистый, — подтвердил Джеламан. — Самый чистый. Не из-за выгоды, не из-за планов… по рыбине поймаем…

Я подсел к Марковичу. Он, как обычно, сидел в сторонке, в спор не вмешивался. Курил. По обыкновению задумчив.

— Как тебе, Маркович, нравятся наши парни?

— Артисты, — спокойно сказал он. Он осторожно потянулся к пепельнице. — Вы какой длины основной шнур приготовили? Километров в пять небось?

— Больше, Маркович.

— А удочек навязали? С тысячу небось?

— Больше, Маркович, больше.

— Ну вот. Если на один из десяти крючков будет попадаться, и то уже пять — десять центнеров. Это если брать маломерную весеннюю треску, пятикилограммовую. Но ведь сейчас она пудовая?

— Сейчас она пудовая.

— И можно поймать на пятьсот крючков?

— Можно и на пятьсот.

— И таких переметов ставь хоть десять. Поставил их на буй — и жди. Тут тоннами пахнет…

А Джеламан с дедом, Казя Базя, да и Женька с Есениным хоть, может, само предприятие, эту вот затею с переметом до конца и не понимали, но поняли, куда дует ветер, уговаривали да успокаивали женщин. Бес же смеялся.

— Выскочим к острову с океанской стороны, бросим по удочке, — говорил Джеламан, — поймаем по рыбке… ну, пусть по две, если у кого будет желание…

— Командир, да зачем нам по две? — морщился Казя Базя. — Одну рыбину, на жарево…

— Великие артисты.

— Ну, а что ты хочешь? — согласился Маркович. — Рыбаки…

Рыбаки

Джеламан

Трудная, конечно, рыбацкая доля. Но если Вовку Джеламана спросить, что бы он выбрал в жизни, он непременно ответит:

— Рыба.

Когда сейнер идет с тралением — только разметались, ваера еще не сбиты; когда нет зацепа и на палубе необработанной рыбы; когда сам снюрневод идет нормально — не надо двигать ручку телеграфа и вертеть рулевую баранку; когда само море тихое и синее, такое… что заставляет запеть человеческую душу — ну если не запеть, то еще как лирикой разродиться. Вовка усаживается возле рации и начинает:

— Кепа в море не пустили, замуроводился он, а идти надо. А я ж только после мореходки, с месяц как порыбалил, — восточники говорят «порыбачил», черноморцы и азовцы — «порыбалил», — тяму еще совсем нету… спрашиваю парней: «Ну шо?» — «Гони!» — говорят.

Вышел из Северо-Курильска, туманище — топор вешай. В общем, ни Алаида, ни Чертова Пальца не видел. По времени и курсу прикинул — на «огороде» нахожусь. Кричу парням: «Отдать буй!» Пошел… — Вовка поудобнее усаживается, в его серых глазах вспыхивают озорные огоньки. — Да, пошел. — Вовка, улыбаясь, покачивает головой. — В рот пароход! Подхожу к бую, а буя нет. Туда-сюда — нету буя.

— Как это? — удивляется кто-нибудь из парней.

— Нету, — разводит руками Вовка.

— Десять минут шарахаюсь, полчаса — нету.

— Да не может быть.

Слушатели в недоумении, такого ведь не может быть, не может буй пропасть, он не тонет, на то он и буй.

— Ладно, — продолжает Вовка. — Нету так нету. Стали выбирать за один ваер. Подходим к снюрневоду — мама родная! Балберы как блины, кухтыли в лепешку.

— А-а-а, — догадывается кто-нибудь, — на глубину зафинтили.

— На четыреста метров, — сообщает Вовка, подавшись вперед.

— Фью-и-ить!

— А вот на Явинской банке рыбалили. — Вовка начинает очередную историю, достает папиросы. Раскуривает несколько штук и сует в рот всем обступившим его, потому что руки у всех в мокрых резиновых перчатках заправлены под нарукавники, стянуты траловыми прядками. — А рыба там уже кончалась, поднимешь двадцать центнеров, девятнадцать выпускаешь, молодь. Ну шо это за рыбалка?

— Это чешуя, — вставляет кто-нибудь.

— Подался севернее, к Большерецку. Записи хорошие, но грунт — скала на скале.

— Без штанов с моря придешь.

— А записи, — хватается Вовка за голову, — ну вся лента черная. «Ну шо?» — спрашиваю парней. «Мечи», — говорят. Метнул я, и выбрали одни ваера.

— Да-а-а…

— Подходит ко мне чиф, — продолжает печально Вовка, — говорит: «Неужели на дне нету пятачка, чтоб невод положить?» — «Давай, говорю, поищем».

И стали мы пахать море. Из конца в конец. Чиф на руле, дед на телеграфах, парни на корме с вешками, я на эхолоте. Как наедем на скалу: «Пошел!» — моряки вешку за борт. За два дня все море обвеховали, на судне ни одного конца, ни одной доски и ни одной железяки не осталось.

— Ну, нашли чистое место?

— Нашли. Участочек эдак кабельтова в полтора, птичкой расположенный. Перекрестился я. — Вовка размашисто крестится, — и: «Пошел буй!» Стали выбирать — зацеп, — вздыхает Вовка, — туда-сюда — капитально скалу обметали.

— Значит, плохо пахали.

— А может, эхолот барахлил.

— В том-то и дело, что все нормально. После того как выбрали снюрневод, он, конечно, в клочья, я еще раз пять прописал эту «птичку»; грунт как стол.

— Ерунда какая-то.