Избранное

И верно, сдержал он свое слово. На другой день, возвратившись с фермы — тетя Валя все еще старшей дояркой работала, — она не могла налюбоваться: вдоль всего огорода стояли прямые рядки смородиновых кустов. Кустики рябины, ольхи… кедрачиная лапа возле уборной торчала.

— А это? — спросила она, улыбаясь на кедрачиную лапу.

— Это, мать, от запаха. Кедрач запах уничтожает.

— А вырастет?

— В тундре растет, а у нас… — земля-то у нас лучше.

— Буду поливать.

Она носила воду и по утрам и по вечерам, даже какое-то химическое удобрение подмешивала — у бывшего огородника Лободы взяла. А дядя Саша, выполнив это «правительственное» задание, уже целыми днями бродил по сейнерам — надо ж спросить, как рыбачилось, проверить, правильно ли оснащен невод, подсказать молодому капитану, где сейчас и какая должна быть рыба, — уже и забыл про кусты.

Но кусты засыхали. Как она ни старалась. Даже химикаты не помогли.

Тогда она позвала Лободу. Тот посмотрел и покачал головой.

— Никогда не вырастут.

— Как это? — удивились она.

— А вот. — И Лобода легонько, двумя пальчиками, одну за другой начал выдергивать ветки из земли…

Сеня Голубев

Лет десять назад тралили мы камбалу в Олюторском заливе. Был июль, утро. Солнышко радовалось так, что все вокруг — далекий синий горизонт, бирюзовые волны, песчаные отмели, зеленые сопки, льдистые скалы — все искрилось.

Сеня стоял на палубе посреди трепещущей рыбы — мы подошли к ним передать почту — в раскатанных сапогах, проолифленной куртке, под которой грубошерстный свитер до ушей, без шапки; волнистая шевелюра, нежненькая кудрявая бородка, крепкая улыбка делали его похожим на флибустьера времен владычества на морях флинтов и роджерсов. В руке он держал багорок, которым рыбу сортируют.

— Привет! — Было видно, что его настроение под стать утру.

— Привет! — отозвался Страх. — Как рыбачится?

— Да вот. — Сеня показал на кучи камбалы.

— До плана много?

— Уже взяли.

Но у Семена была мечта, он собирался уйти в торговый флот. Этой же весной, дрейфуя во льдах Анапки, наши сейнера притерло друг к другу. Сеня со своей командой зашли к нам.

— Парни, ведь у меня длинный диплом, я же кончил Высшую мореходку, — грустно говорил он, — а вот торчу на рыбе. Мои кореша водят океанские лайнеры по Япониям да Америкам, а я… ну, куда вот у нас дальше этого клопа, называемого «малый рыболовный сейнер», прыгнешь?

— А зачем прыгать? — поинтересовался Страх. — Рыбачь да рыбачь.

— Там ведь «либертосы», «леса»…

— На «лесах» я работал, — отозвался Петрович, — хорошие коробки, только… скука.

— А рейсы? — продолжал Сеня. — Все океаны и моря перед тобой. Разные страны…

— Все порты, Сеня, на одно лицо, — сказал Петрович.

— После путины перебираюсь в торговый флот.

И перебрался.

Года четыре назад столкнулся с ним в Питере[4], на Ленинской. Я его еле узнал — в нем ничего рыбацкого не осталось. Это был не добродушный бородатый рыбачина в пудовых сапогах, а старпом с большого парохода: подтянутый, элегантный и в то же время слегка небрежный, молчаливый и строгий. Костюм шился, видно, у частника, потому что галуны на погончиках чуть у́же положенных, пуговиц на одну больше, и они позолочены. Галстук, булавка, запонки — самые щегольские, ботинки — какой-то иностранной фирмы. И сам он весь — пылинка испугается.

— Сеня?

— …Ты?

Все пижонство с него как ветром смахнуло, через все мореходское изящество и старпомовскую непроницаемость так и вспыхнул прежний Сеня.

— Курс на «Вулкан»?

— Годится.

Разговора у нас сначала не получалось, потому что мне хотелось узнать про дальние моря и разную заграницу, ему — про колхоз, про рыбу, про старых корешей. Ну, в общем, кое-как…

Рассказывая об Австралии, что там кино смотрят прямо из машин и в машинах заезжают в магазины, об Америке, что туманы и дожди в Нью-Йорке хуже наших, что в Красном море жара такая, что на палубе орехи жарить можно, он хмурился и говорил будто без охоты, скучновато как-то. Зато тут же превращался в того добродушного бородача, что стоял когда-то посреди куч рыбы, если разговор заходил о заметах, кутцах, ваерах, и замучил меня расспросами о Джеламане, Андрее Паке, Сигае, Сереге Николаеве, Букеке, дяде Саше.

— Ну какие наши дела, ты ведь сам знаешь, — мне будто и рассказывать было не о чем, — ты-то в каких морях скитался?

— У мореходцев так не спрашивают, — он снисходительно улыбнулся и погрустнел, превратившись опять в старпома-торгаша. — Все моря — его работа. — Он достал трубку.

— Ты трубку куришь?

— В Лонда́не, — он говорил не Лондон, а Лонда́н, как, например, компа́с, Диксо́н, — при случае прихватил. У нас порядочных трубок нет. А эту, — он достал еще одну, — в Адене. — Он заметно погрустнел.

— Сеня, уж не скучаешь ли ты по рыбе?

— Как тебе сказать, — он поморщился. — У меня каюта из двух отсеков, рабочий кабинет и спальня. Собственный душ, гальюн. Вахту стою в тапочках. Разве сравнить мою работу с вашей? Вечно усталые, мокрые уж всегда, грязные… все в одном кубрике, где даже портянки негде повесить. — Он со смаком раскуривал трубку. — И работа: сегодня Союз, завтра Штаты.

— Н-да.

— Как там Дранка? На месте стоит?