Избранное

У того самого Кима, который, как-то отвечая на вопрос председателя, как в его районе погода, рассмешил весь флот, певуче прокричав в эфир:

— Погода, Николай Николаевич, хреновий, хреновий, хреновий.

У того самого знаменитого сахалинца Кима — Ким работал в колхозе только год, он сейнер пригонял из Невельска, — что ввел в употребление «бабу-ягу» и тресковые снюрневоды переделал по-своему: теперь рыбаки говорят не «тресковый снюрневод», а «снюрневод кимовского покроя».

У того самого Кима, который всей своей прямодушной рыбацкой душой презирал легендарного жупановского рыбака Павла Михайловича Пивня.

Павел Михайлович знаменит на всю Камчатку рыбацкую. Районы лова: грунты, течения, рыбий корм, температуру воды и ее соленость — он изучил как свои собственные карманы: он точно знает, где, когда и какая кочует рыба. У него есть карта — кто из рыбаков не мечтает хоть одним глазом глянуть на эту карту! — которую он носит в специальном пылеводонепроницаемом грудном — во всю полу — кармане. На этой карте красной тушью вычерчены все курсы, отмечено время поворотов и скорость ходов, моменты выкидывания буя при заметах и даже углы поворота руля на циркуляциях. Все это с учетом течений и ветров, времени года, числа, месяца и часа суток. Проконтролировано пеленгами и застраховано глубинами. Своеобразная докторская диссертация — во какая карта!

В эту карту даже собственный старпом не имеет права глянуть. Где находятся знаменитые пивенские «огороды», тайна, братцы мои, покрытая мраком.

Как-то один из любопытных капитанов захотел узнать, где Пивень берет рыбу. Он подкараулил, когда Павел Михайлович снялся на лов, и пошел за ним. Пивень водил, водил его, водил… наконец пошел на замет. Любопытный капитан запеленговал место и тоже пошел в замет… и вытащил одни ваера, снюрневод остался в скалах на грунте. Сам же Павел Михайлович бросал один буй, без невода и ваеров.

Так вот, Володя Сигай учился у Кима. Кроме того что он, как это и всегда бывает, во всем превзошел своего учителя, но и еще… Сынок, рыбачивший с ним, рассказывал:

— Как только найдет рыбу, на весь эфир: «Парни, сюда, есть рыбка! Где там Григорьевич? Давай сюда».

— Так это ж Сигай, — скажет кто-нибудь из слушателей.

— А ищет как, — продолжал Сынок, — ну сутками висит на эхолоте, уже валится от усталости, а не уходит из рубки. Подойдешь к нему: «Володя, иди вздремни, я поищу». А он: «Еще чуток, кажется, есть что-то». В прошлом году весь флот и таскал за собой… если бы не он…

— Так это ж Сигай.

Андрей Пак

А вот самый-самый, что ни есть самый необыкновенный, — кроме Коли Семенова, но тот работает на океанских сейнерах, — капитан на всей Камчатке. И сейнер-то у него: «сорок три ноль Пак» («сорок три ноль пять»).

Каждый год Андрей берет по два, два с половиной плана, а в прошлом году до трех добрался. Это своего рода чудо: море ведь для всех одинаковое, сейнера стандартные, невода — тоже.

Одинаковые, да, видно, не одинаковые, разве что море. А вот сейнер… зайдешь к ним на палубу и не удержишься, чтобы не потрогать диск на лебедке или шкентельный гак, не можешь пройти мимо площадки или трюма.

А не можешь пройти мимо чего-нибудь или не потрогать что-нибудь потому, что все необыкновенное: желоба, по которым скользят ваера в трюм, не металлические стандартные, а деревянные, и сделаны-то так ласково, с такой любовью оструганы, такие красивые, что не удержишься, чтобы не погладить их; диски на лебедке в два раза больше обыкновенных, это значит, ваера можно выбирать в два раза быстрее; стрела тонкая, легкая и в то же время усиленная уголками; блоки деревянные, легкие — в таком блоке трос никогда не заест, — гаки маленькие, кованые; на рабочей поверхности турачек накапано сварочкой, чтобы шкентель не пересучивался; лючины на трюме, клинья, сепарации из дубовых досок, они не разбухают и, конечно же, прочнейшие. Даже специальный кнехт для «бабы-яги» имеется: этот кнехт деревянный и не только рубанком обработан, но и наждаком обласкан.

А невод? Боже мой! То-то роскошь для глаз! Он из темной, под цвет воды, чтобы рыба не пугалась, дели, грузилами там кольца — нижняя подбора с такими грузилами никогда не накрутит на себя дель, — балберы там не вырубленные на станке, а выструганные ножом, и наждак тоже прикасался к ним. Привальник на рабочем борту обит резиной, чтобы невод при выборке не цеплялся, гаши на рабочих шкентелях сращены так, что самой сростки ни за что не увидишь, — это умеет делать Сашка Филатов, матрос, — портики на подвесках и с дырочками для стока воды.

— Ну, на что ни глянешь, он, этот предмет, смотрит на тебя не мигая, улыбается и говорит: «И я — Пак… и я похож на Пака». Кстати, Андрей одет всегда — на берегу, разумеется, — чистенько, красиво, но без внешнего лоска: мореходный плащик, чуть сбитая назад фуражечка, форменная тужурка.

Сам Андрей говорит мало, и вся команда не отличается болтливостью, все почти ходят в светлых мореходных плащах и фуражках; Андрей любит перец, и вся команда не прочь поперчить борщ или суп.