Избранное

Впрочем, дело-то не в этом. А дело в том, что не везет ему. Вдруг вот рыбы нахлынуло столько, что посреди моря бросай невод — и он придет не пустым, а у него что-нибудь не слава богу: или мальгогер на зыби вывернуло и снюрневод пришлось брать за один ваер, или, в уже подобранном к борту кутце — только в трюм осталось ее перелить, вот она, родненькая, долгожданная, поймалась, сама на палубу просится, — полетела шворка, и кутец выхлестнул ее всю в море, приводя в бешенство парней, — все вокруг судна стало белым и серебристым.

О нем заботятся не только Володя Сигай и Андрей Пак. На капитанском часе только и слышно: «Где Григорич? Как там у него? Григорич, как дела?» И в ответ: «Да плоховато, Володя. Вот иду пятым тралением, на борту центнера полтора. Метал на «птичку», по моим расчетам, рыбка должна быть, а ее не оказалось, медуза оказалась… вот думаю южнее спуститься, к Трем Камням, там должна быть, в прошлом году мы с Андрюшкой хорошо брали, там свал глубин, водоросли и звездочка, правда, попадалась, но и рыбка была…» — «Григорич, — не выдержит кто-нибудь из капитанов, — кончай аллилую, давай сюда… широта… долгота…»

А похвастаться любит. Не дай бог поднимет полный кутец. Тогда — все. Базам тогда хоть пропадай: «База, базз! — начальственным голосом закричит он. — Я «двадцать пятый», прошу очереди. Иду последним тралением, заливаю трюм и палубу и через пару часов буду у вас под бортом. А? Что? Мы тут мерзнем и мокнем, государственные планы перевыполняем, а у вас нет возможностей… Как так? Сидите там, моетесь в душиках… рыболовный флот обеспечивать надо. Через два часа с полным грузом буду. Что, что? Попробуйте не принять. Я сказал».

База, конечно, ставит его на очередь, бункер приготовит, но проходит и два часа и два дня, а он идет все еще «последним тралением». Наконец подходит к базе, привозит центнеров тридцать.

— Григорич, где ж твоя рыба? — спросит кто-нибудь, кто слышал перепалку в эфире.

— Да, понимаешь, Андрюша, первый кутец поднял хороший, думал за два траления полный груз взять, а она перестала ловиться… или с баночки снесло, или ваера вытянулись… может, на грунте овраг какой попался, снюрневод перекосило. А рыбки на дне много, в первый замет…

Не везет иногда ему и по-настоящему, или, как у нас говорят, капитально. В прошлом году, например, в разгар трескового хода, когда Сигай с Андреем за два месяца взяли годовые планы, у него треснул дейдвудный вал. Целый месяц вытачивали да ставили ему этот вал. В этом году в разгар камбалы у него полетела лебедка.

Ну что будешь делать, раз такая планида у человека? А ведь хочет поймать, но вот… нечистая сила, что ли, толкает его не туда, куда надо? Вот этой осенью, когда все рыбачили у Верхотурова, его ж черт понес к Северо-Западному, где и в добрые времена она пополам со звездою ловилась. Потом все-таки перешел в наш район, но начал тралить у восточной оконечности острова, где грунт скалистый… порвался вдребезги.

Наконец перебрался ко всем нам, но кто-то из тумгутумовцев — они рыбачили в Корфском заливе — крикнул в эфир, что у Песчаного по два кутца трески идет. Он туда сорвался. А там одна медуза, он назад. Пока бегал туда-сюда да ремонтировался — неделя прошла, — мы взяли почти месячный план. «Григорич, — рассердится иногда Сигай, — кончай муру водить, перебирайся ко мне, по грузу в сутки беру». — «Да понимаешь, Володя, — послышится в ответ, — была такая думка, да вот тута вроде запись пошла хорошая, рассчитывал на тресочку, а попался один краб, да еще с розочкой, крылья забил, теперь трясти сутки надо…»

И черт его знает почему ему нету никакой удачи? И рыбачит уже лет тридцать, а вот грустная планида у человека, ну не дается ему в руки рыболовное дело, ну никак…

Граф

Знаменит Граф в основном «выступлениями». Вот подергать за ус аварийного инспектора, прогнать с судна представителя регистра, предложить капитану порта: «Кыш, турок, с борта, делать тебе здесь нечего», — его постоянное занятие. Небрежно бросить капитану флота: «Подвинься, турок», — его любимое развлечение.

За эти вот выступления его каждое лето снимают с капитанов и каждую осень, в период тяжелой навигации, опять назначают.

Он, впрочем, и не Граф, а Володька Мельников. Расстегнутый всегда на все пуговицы — ни сила, ни энергия, которых у него на десятерых, в нем не вмещаются; лохматый — пять месяцев не постригался и столько же не расчесывался; лицо темное от ветра, ручищи наподобие могучих клешней — пальцы у этих клешней толстые и твердые, как прутья, с обломанными короткими ногтями, — ну, какой же это Граф? Впрочем, нелепости у нас и почуднее имеются. Женьку Башина, плотника, зовут, например, Маршалом, а Ивана Чекморенко, самого горемычного капитана, который ухитряется сажать на мель буксирный катер в самых глубоких местах, зовут Адмиралом.

Устье нашей речки такое, что Костя Коломейченко, что когда-то кур разводил, каждый раз, пройдя его, снимал мичманку и крестился:

— Еще один седой волосок заимел.