Избранное

Подгребаемся, темнеет уже. Ветер с берега, и баров нету. Между скалами виднеется щель, по ней, — точнее, в нее — несется пенистое стадо барашков. Николай сбавил ход до малого и, вглядываясь, свесился с мостика, я вцепился в рога рулевой баранки — настроение было как на краю пропасти: и пройти хочется, и знаешь, что одно неверное движение — и летишь в бездну. И полететь-то хочется, так и тянет шагнуть в эту пропасть. Какая-то жуткая и радостная отвага.

— Лево… лево! — спокойно говорил Николай и еще больше свесился. Его спокойствие передалось мне — так всегда бывает в опасные минуты, — рулевую баранку я не чувствовал.

— Видал черта? — спросил он, откидываясь, и облегченно вздохнул. — Проскочили.

Я тоже расслабился — рулевая баранка стала тяжелой, — выровнял курс посередине горла.

— Закурим.

Стали выкидывать из мятых пачек давленые, ломаные папиросы, чиркать спичками, прячась от ветра. Наконец блаженно задымили — это нас и погубило.

— Право, право! — закричал вдруг Николай. — На борт право!

Я крутил рулевую баранку так, что трещала она, да где там! Ход-то малый. Пока добавляли ход, пока разворачивались, нас несло в бухту.

— Там же коса-а-а!

Не успел он произнести эти слова, как сейнер мягко повалило на песчаную косу. Полный вперед, полный назад, право, лево руль — никак. Сейнер как прикипел к мели. А тут еще течение бьет в борт, еще больше приваливает.

— Черт с ним! — выругался Николай. — По полной воде сойдем, течение будет из бухты. Айда чаевать.

В кубрике переоделись в сухое, поели горячего. Кое-кто из парней засел в «козла», я прилег вздремнуть: прилив около полуночи.

А в полночь произошло самое главное. Когда я вылез из кубрика, ребята хлопотали на палубе, Николай торчал на мостике, давал полные хода, крутил рулевой баранкой. Бесполезно, сейнер не двигался.

Вокруг стояла холодная, липкая темнота.

Выход оставался один: отклепать якорь, привязать его к стяжному тросу, завести на другой берег этого устья и стаскиваться лебедкой.

Я сел на весла, Гришка прыгнул на корму шлюпки. Ему подали якорь, потом — стяжной трос, который он укладывал в ровненькую бухту на кормовой банке.

Наконец — готово. Только я поднял весла, как Николай поднял руку:

— Стой! Вылазь, Гриша, я сам. — И он прыгнул в шлюпку. Гриша выбрался на сейнер.

Я гребу, он кидает в воду кольца троса, конец которого уже заведен на лебедку. А темнота… дальше весла ничего не видно. Где-то за скалами стонет море.

До того берега оставалось, может, десять метров, когда пенистое и ворчащее стадо подхватило нас, — я даже не мог против течения шлюпку поставить, хоть спина трещала и жилы на запястьях тянулись. Трос свистел из шлюпки.

— Греби-и-и! — орал Николай.

Я ломаю спину, но никак — нас несет, как щепку.

— Греби-и-и!

Троса оставалось уже несколько витков, вот-вот рванет якорь, я навалился еще сильнее — бесполезно. Николай не растерялся и выкинул якорь вместе с остатками троса — откуда только силы взялись, ведь якорь поднимаем только вдвоем.

Несет… Вдруг сверху стена воды — бух! Не успели мы понять, что в море уже, как вторая — ба-бах! И мы по грудь в воде, а шлюпка с краями.

— Греб…

Но я бросил весла и срывал сапоги. То же самое делал Николай.

После я много раздумывал над этим моментом и никак не мог понять, ну почему, вместо того чтобы спасать общее положение — грести, например, или отливать воду, помогать, одним словом, друг другу, — мы срывали сапоги, спасали свои собственные жизни?

Эх, книги-романы и разное кино… там ведь не так показывают такие вот штучки.

Но вода сверху больше не валилась, нашу залитую шлюпку поднимало и опускало на больших холмах. Мы опомнились, сначала грести начали — против волны шлюпку поставили, — потом сапогами воду отлили. Как мы их быстро смахнули! Как сухие носки. А ведь сапог-то до паха, прилип к бедру тонким голенищем. Да еще портянок сколько там мокрых.

— А где же берег? — спросил Николай.

— Разве это имеет значение? — в свою очередь спросил я. — Ведь все равно не выгребемся.

— Хоть не так далеко унесет.

Мы гребли по очереди. Сменяли друг друга через полчаса, минут через двадцать. Стали замерзать, меняться на веслах стали чаще.

Рассвело. Мы видели вокруг только пенистые волны. В той стороне, где берег, не видно было даже льдистых скал Срединного Камчатского хребта.

— Далековато, — засмеялся Николай.

Хотелось курить. Это побороли довольно легко, есть хотелось — тоже пустяк, а вот пить захотелось — это уже не пустяк.

Через два дня подобрал нас «Громобой». Как парни с «Громобоя» удивлялись и чесали затылки, рассматривая нас, расписывать не буду, хороши мы, наверно, были.

Через несколько дней идем с Николаем по колхозу, навстречу председатель, Николай Николаевич. Поздоровались, поговорили.

— Я слышал, вы в переделку попали? — немного погодя спросил председатель.

— А-ах, — отмахнулся Николай, — пустяк.

Венька-капитан

Об этом Петрович рассказывал так: