Избранное

— Течение, — сообщает Вовка. — Мы же, тумгутумы, течение-то не учли.

— Ну и как же вы? Бросили затею?

— Ни-ни. — Вовка сводит брови и колышет головой. — Стали определять течение. Привязались к бую и клепку кидали. Курс замечал я по компасу, время — по секундомеру. А сколько идет ваер, известно. В общем, когда подшаманили снюрневод, вышел я опять на эту «птичку», и: «Пошел буй!»

— Опять промазали?

— Под жвак! — расширяет глаза Вовка. — Шестнадцать кутцов. Мы не знали, куда ее девать!

Слушатели замолкают, ошарашенные таким уловом…

— Когда снюрневод всплывал, — продолжает Вовка, — у нас шапки зашевелились. Всплывает и всплывает, эдакая груша с дом, и вода с нее фр-фр-фр… за неделю квартальный!

Забавен Вовка и на мостике, когда рыбу ищет. Особенно треску. Треска — рыба быстрая, ходит косяками. Согнется Вовка над эхолотом и легонько перекладывает рулевое колесо, время от времени поглядывает на компас, мурлычет что-нибудь себе под нос, пританцовывает одной ногой. Но вот на ленте показалась запись, Вовка подпрыгивает, отбивает бешеную чечетку и хватает что под руки попадается: веху так веху, куртку чью-нибудь так куртку, а если нечего схватить и кинуть на запись, то собственную шапку. Затем врубает полный ход и, судорожно вертя рулевую баранку, начинает гонять косяк по морю, определяя да прикидывая скорость и направление его. А подрассчитает да прицелится — вся команда как курки на своих местах, — размашисто перекрестился, и: «Пошел буй!»

А когда рыба на палубе, извиваясь, переливается и так это… ну, трепещется, родненькая, — соскочит со своей вышки, схватит багорок или зюзьку:

— Давай, парни, давай!

По утрам команда почти всегда обижается на него. Солнышко еще и не думало вставать, а в июне, например, оно встает в три, Вовкин знаменитый будильник — красный, без задней стенки, за которым Гриша-механик всю путину охотился, никак за борт не мог выкинуть, — уже гремит.

— Подъем, братцы!

— Да там же темно, — доносится из-под одеяла.

— С ума сошел, — из-под другого.

— Замучил, волосан…

— Не хотите вставать? — вспыхнет Вовка. — Не хотите?

— Темно.

— Пока машина греется, пока ваер берем, пока косяк найду…

— Никогда в море с ним не пойду.

— А что я, для себя стараюсь? Для себя? Не хотите — и черт с вами! — И он, уже одетый, срывает с себя шубу, сапоги и под одеяло. И шторку задернет.

В кубрике начинаются вздохи, чирканье спичек, возгласы:

«Где мой сапог?», «А это чья портянка?» Кок вносит кофе! Потом кто-нибудь, обычно старпом, подойдет к Вовкиной койке.

— Ну, вставай, Володя, все готово. Поехали.

Все лето и осень он ходит без шапки. И не потому, что не покупает их, — покупает дюжинами и все оставляет на косяках.

Дядя Саша

Многолетняя война у дяди Саши с тетей Валей достигла апогея. О примирении не могло быть и речи.

Ну ладно, когда лет тридцать назад работал председателем, пропадал на работе, терпела. Переносила и когда бригадиром был: то кунгасы к путине готовить, то невода шить, то молодых обучать. Терпела потому, что такой вот он, никак с рыбными делами расстаться не может, и в рабочее, и в нерабочее время торчит в сетепошивке.

Вздыхала, умоляла, ругалась, когда под старость береговым боцманом работал: срочно, в ночь, в полночь, сейнер тащить на берег — ребята на винт намотали, рыба же не ждет, — готовить слюзы и кладку под плашкоуты, разгружать пароходы, принимать топливо… Терпела — не для себя старается.

А вот теперь ушел на пенсию, и толку — никакого. Все время на флоте.

— Шарахается, черт старый, по судам, — жаловалась она куме у колодца, — все учит всех. Без него учителей мало. Тьфу, будь ты неладна, эта жизнь! Вчера дома весь день не был, позавчера… пошла искать, все сейнера пролезла, как только мои ноженьки уцелели — нету. И знаешь, кума, где нашла? За нефтебазой, там кошелек на «Умелец» шьют, и он там. Лазит с Мозяром по неводу. Ох… разойдусь.

— Да погоди ты, кума, — утешала тетю Валю соседка, — всю жизнь прожили вместе, столько детей повзрастили…

— И всю жизнь, кума, промучилась. Ведь дома палец о палец не стукнет: ни дров наколоть, ни воды… а тут хоть разорвись: и собачек накорми, и за коровой ухаживай, и… и… и… разойдусь.

— Уже внуки вон какие…

— За ним, кума, тянутся. Целыми днями таскает их по неводам. Разве это жизнь!

— Плохо, конечно.

Как-то затащив его домой, тетя Валя предъявила простой и ясный ультиматум:

— Если ты, черт, забор не загородишь, ночевать не приходи. Ты погляди, у Мирошниковых какой заборчик? И смородинка в огороде, и рябинка, а ты… сарай скоро завалится.

— Ну, сарай, мать, я тебе, конечно, подправлю. А вот насчет забора это ты, мать, зря: настанет зима, снегу набьется, а кому его ворочать? Одна морока. А без забора оно лучше, продувает…

— Нашел отговорку, черт. А кусты? Ты погляди, как Мирошниковы разукрасили свою усадьбу! Любо-дорого, не налюбуешься. А ты…

— Ну ладно, мать, кустов я тебе насажаю.