Избранное

— Толя, но ведь ты ставишь меня в дурацкое положение, я обижусь.

— За что? — поднял лицо Толик. Он, было видно, ничего не понимал. — За что?..

— Но ведь… ты сам понимаешь.

— Не понимаю.

— Я обижусь, Толя.

Обиделся журналист или нет, я не знаю. Да и чего ему обижаться?

Быков

Ставили жилонку. Граф подал ее к неводу точнейше, но ветер был такой бешеный, да еще вкупе с отливным течением, что она, подойдя к перегонной, качнулась и пошла назад.

Тогда Граф врубил самый полный ход и пустил ее прямо на буй. Она перевалилась через боковую перемычку невода и зашла все-таки в ловушку. Рыбаки, толпившиеся на борту с баграми, подняли дель, схватились за нее, но — увы! Ветер и течение потянули назад, ребята с проклятьями плюхались на задницы, выпуская дель. Остался один Быков, он стоял на носу жилонки и не отпускал дель. По перекрученной спине было видно, как страшно он напрягся.

— По новой придется, — сказал Граф.

— Если Быков ухватился, — засмеялся Бауков, — ничего не надо.

И верно. Быков один удерживал жилонку. И кричал на рыбаков. Те опомнились, подскочили к нему, стали помогать: подняли упущенную дель. Потом дружно, под крики «раз, два!» подтащили жилонку к ловушке, закрепили.

— Вот видишь, — смеялся Бауков, — один удержал, дьявол. Помню, в сорок девятом году рыбачили в Дранке, а катера тогда были деревянные, без заднего хода. Так капитаны ставили Быкова на нос живорыбницы и пускали ее к пирсу: он, дьявол, хватался за кнехт и один удерживал. Во какой, дьявол.

— Орет только много, — буркнул Граф.

— Э-э, так это ж на рыбе.

— За рыбку готов удавиться, — продолжал Граф.

— А тысячу рублей на ветер выкинет.

— Работать с ним хлопотно.

— Так это ж на рыбе.

Действительно, с ним не только «хлопотно» на рыбе, но и невозможно. Особенно молодым рыбакам. Ну никакого им, беднягам, спасу нету.

— А ты, комсомолец, твою мать, как рыбу кладешь? Как, а? Как кладешь? — Кстати, комсомольцами он называет всех, независимо от возраста и убеждений. — Как ты ее кладешь? Это тебе что? Дрова?

Бауков знает эту вот сильную сторону Быкова и всегда посылает его на сдачу. Вот тут-то уж достается приемщикам! Увидя его, они прячутся.

— Ты, комсомолец, рыбу принял, а что ты с ней делаешь? Что ты с нею, твою мать, делаешь? Это тебе что? Дрова?

— Батя, не все ли тебе теперь равно? Рыбу ты сдал, я принял, она уже не твоя.

— Что ты сказал? Что ты сказал, твою мать? Дилехтора!

— Батя…

— Дилехтора!

— Батя, пока ты споришь тут, уж давно бы новой рыбы наловил.

— А это не твое дело… дилехтора сюда!

* * *

— Такой он вот, дьявол, — смеется Бауков. — Тысячу рублей на ветер выкинет, а за рыбку… рыбку не даст испортить.

Мозяр

Вот если уж насчет «выступлений», то Юрка Мозяр, тралмастер с «Умельца», на мой взгляд, самый главный. Ну что такое оторвать ус аварийному инспектору или два раза на день протрезвиться? Примитив.

Мозяр выступает в «Вулкане», когда команда «Умельца» отмечает возвращение с моря или выход в дальний рейс. Он заказывает — переплатив втридорога — свои любимые песни. На весь вечер. Это его любимые, но другим они так надоедят — к тому же у него их немного, две или три всего, — что публика затыкает уши. Ну-ка в двадцатый или сороковой раз слышать одно и то же!

Одним словом, гости идут к директору — тот разводит руками, идут к музыкантам — те показывают на Мозяра. Они обступают столик, где восседает Мозяр. Мозяр встает, подходит к музыкантам и дает им еще денег — те начинают исполнять теперь только одну мелодию. Раз за разом. Публика, плюясь и чертыхаясь, валит из ресторана, а оркестр в сотый раз:

…А нам все равно,
А нам все равно,
Не боимся мы волка и сову…

Сам же Мозяр, развалившись в кресле и уперев руки в бока, вслед уходящим:

— Га-га-га! Го-го-го! Ха-ха-ха-ха!

На судне же он, как и его капитан, Коля Семенов, не знает ни сна ни отдыха. Ну, то, что он заботится обо всем, — ладно, но ведь бранчливый — ужас! Лазает по судну, и ворчит, и ворчит, и ворчит:

— …Буйки гнилые, скобы перегнутые, медузы ленивые, лежебоки, лентяи, бичи, бездельники, невод уложить не могут… а кто солярку пролил?.. растак вашу… перетак вашу… кто конец бросил?

Матросы, завидя его, разбегаются как от черной чумы. Впрочем, не только матросам, никому житья от него нету, даже чайкам. Кружат они возле борта, вылавливая что-нибудь съестное, и вот он, Мозяр:

— А вы что тут летаете… перетак вашу… растуды… бичи, волосаны, черти… летаете тут! Нате, жрите! — и кинет им селедок.

Ну, конечно же, не всегда он такой страшный, и у него бывают просветы. Даже лирические, мечтательные иногда. Это когда в дальнем рейсе погода не дает работать и парни, собравшись в кают-компании, листая старые журналы, вспоминают берег, дом, друзей… всех близких, кто ходит сейчас по твердой земле. Размечтается и Мозяр. О том, как он домой завалится после рейса.