Через несколько заметов уловы кончились — наступил полный отлив, — да и рыбачить невозможно стало из-за непогоды. Море взъярилось, и сами уловы были штучными.
— Эх, черт возьми! — возмущался Степанов. — Вот-вот подойдет «Колесников», радиограмма уже была, рыбачить завтра не придется.
— Поможем разгрузить, — сказал Роман.
Стали делить улов, и тут произошла маленькая… заминка, что ли? Василий нам выделил по полдоли, ведь мы сегодня почти не рыбачили.
— Справедливо? — спросил он и отвернулся, краснея.
— Справедливо, — сказал Роман и тоже отвернулся. Желваки на его скулах так и заиграли. Больше они друг с другом не разговаривали, будто чужие.
Они нагрузились рыбой и икрой, след в след побрели домой. Нам спешить было некуда. Никакого «Колесникова» мы не ждали. Роман принялся за стряпню, мы с Толиком собирали дрова.
— Чего скис? — спросил Толик Романа. Роман не ответил. — Давай грибков наберем, — обратился Толик ко мне.
Мы подались за грибами.
Когда возвратились к костру, Роман был радостный.
— «Колесников» подходит, — сообщил он, показывая на пароход, идущий к берегу. — Завтра одни рыбачим.
— А хорошо бы Аньке послать баночку икры, — мечтал Роман, когда на другой день чуть свет мы перли на Баранью. — После родов бабы любят солененькое.
— Отошли мою долю, — сказал Толик.
— И мою, — добавил я.
А головы трещали от бессонницы, мышцы были резиново-непослушные, без четверти четыре мы были уже на метеостанции. Парней — никого. Они даже дверь на гвоздь не закрыли. Приборы попискивали в одиночестве. Неподалеку от берега дремало снабженческое судно, понуро свесив якорь-цепи.
— …душу им наизнанку! — бесился Роман. — Опять третью часть доли получим. — И Роман так прибавил «оборотов», что еле успевали за ним.
— Роман, ты как с цепи сорвался, — крикнул Толик. — Не на пожар же?
— Свою артель организуем, — не слушая нас, кипятился Роман. — Шлюпка наша, невод мы шили. Не покажи им, как надо рыбачить, они бы сейчас поперек течения таскали бы.
— Дикари, — заметил Толик.
А утро, будто в контраст нашему настроению, было свежее, прохладное, застенчивое и мудро-улыбчивое. Над морем светленькими облачками таял туман, море как зеркало, на цветах и кустах искрились росинки, прибрежные скалы будто умытые. На скалах черными столбиками сидели бакланы, поджидая первые лучи солнышка. Время от времени они потягивались, веерами распуская крылья.
— Кыш… вашу мать! — крикнул на них Роман. — Сидите тут.
Он крикнул так, что стадо снежных баранов, пасшееся на склоне соседней сопки, на секунду подняло голову, а потом понеслось к вершине.
— Как же они рыбачат, — не унимался Роман, — ведь они должны пароход обрабатывать, наверно, капитана угостили рыбкой да икоркой, вот и ждет.
И вот наконец выскочили к устью Бараньей — там шел бой быков: рыбу таскали из реки — был прилив, — все мокрые, возбужденные. Были там и незнакомые ребята, видимо, с «Колесникова». Васька занимался икрою, относил ее в кусты, где стояли прикрытые травою ведра.
— Братцы, — обратился он к нам, — у нас сегодня последний и единственный день, даже не день, а полдня, капитан согласился ждать только до обеда. И все. Рыбачить больше не придется. — Степанов краснел, переминался с ноги на ногу, не знал, куда деть обляпанные слизью и кровью руки. — А завтра уж вы…
— Знаешь что, Вася, — сказал Толик, — раз уж мы опоздали, то давайте так: замет вы, замет мы.
— Так справедливо будет, — подтвердил Роман, его ноздри двигались.
— Да поймите же, что у нас только полдня, пароход ведь ждать не будет. А рыбой надо еще снабдить вот этих парней, — Степанов взглядом показал на чужих ребят. — Что же они, зазря уродуются?
— А если завтра рыба кончится?
— Куда она денется.
— Шлюпка-то наша…
— Вон она, — Степанов отвернулся и замолчал.
— Дело ясно, — сказал Роман и пошел к шалашу. Мы побрели за ним. Там наладили удочки и побрели вверх по Бараньей, к перекатам — а что нам еще оставалось?
— Ну и Васька. Ну и подлец, — ругался Роман, — что утворил. Да и мы тоже: самим надо было шить невод, своей иметь… погорели.
— Да черт с ними, — вмешался Толик. — Удочками натаскаем, на всю зиму хватит.
— Нам икра нужна, икра.
Лососи шли в верховья, где в тихих заводях (это у кеты) самцы вырывают носами ямочки в песке, бросят туда молоки, а самки икру, опять закопают и будут сторожить от налетов гольца, хариуса и форели… до тех пор, пока течение не унесет их обессиленные тела в море: попав в пресную воду, рыбы уже ничего не едят. И умрут. А мальки, вышедшие из икринок, пожив какое-то время в пресной воде, уйдут в моря и океаны путешествовать на четыре года… и возвратятся большущими рыбинами точно на это же место, где сами были икринками, и… опять все сначала.
Горбуша ямочек не роет. Она будет тереться брюшком на мелких местах, бросая икру и молоки. И тоже будет воевать с хищниками, защищая потомство, пока не умрет.