Избранное

К тому же у нас кончилась капуста — им-то «Колесников» всего вдоволь привез, капустка-то у них свеженькая, — самим надо было печь хлеб.

С хлеба мы и начали. Достали с чердака ржавые формы, отожгли, очистили их, выпарили и приготовили дежу. В печи замазали дырки, поднастлали огнеупорным кирпичом, сделали жестяную заслонку.

И вот уже сколачиваем тесто.

— Рома, — крикнул пришедший с охоты Володька, — а «дикари», — (по-другому мы их теперь не называли), — на нашей шлюпке бакланов шугают.

— Забрать! — резко сказал Роман. — Иди и пригони.

— Я не могу…

Роман стал очищать руки от теста.

После он рассказывал, что выкинул всех бакланов и бочку с яйцами из шлюпки и «дикари» ни слова не сказали.

— Вот так вот их! — заключил Роман.

Этой ночью у нас кто-то скинул в обрыв все березовые дрова…

XIV

Так и жили. Научились сами печь хлеб, сами таскали березовые дрова для баньки, читали книжки только из своей библиотеки. Хоть и вполне обходились без бильярда и ихних кинофильмов и, кстати, гордились этим, но в глубине души понимали, что война — самое нелепейшее явление на земле и страдает от нее наиболее слабое государство.

Но ничего… через месяц и к нам пришел снабженец, привез свежей капусты, огурцов, помидоров, сметаны… и у нас был теперь борщ из свежей капусты. А еще этот снабженец привез Аннушку с Сергеем Романовичем — боже мой! Этот маленький человечек, который покачивал головкой, часто сопел и на весь мир смотрел пока что бутылочными глазками, преобразил нашу жизнь: мы не хлопали дверями, вычистили и выскребли все до блеска, мух и комаров даже не подпускали к дому. Малыш же большую часть суток спал, и мы с нетерпением ждали, когда он проснется, — Аннушка разрешила нам дежурить возле его коляски.

Но у нас не было козы, которая дает молоко.

— Рома, — упрашивала Аннушка, — ну помирись с ребятами.

— Ни-ни. — Роман был неумолим.

— Сама пойду.

— Иди. Только ничего не выйдет.

И каково же было наше удивление, когда вместе с Аннушкой взобрался на наше «гнездо» сам Васька Степанов, таща за рога козу. Они с Аннушкой долго стояли возле сарая, потом Васька ушел.

У нас не хватило духу помочь Аннушке.

— Рома, давай пригласим их на крестины, — попросила она мужа. — Вот посмотришь, придут.

— Как хочешь.

* * *

Мы не были уверены, что парни придут, но «самтреста» и закусок на всякий случай приготовили на оба «государства».

Они пришли. Все четверо. Наглаженные, при галстуках, с охапками цветов. Принесли знаменитую гитару.

Встретили мы их с повышенной радостью — не по себе все-таки было: будто и мы немного виноваты… да чего там. Они же вообще тушевались. Выручал Сережка. Он переходил из одних рук в другие и всем улыбался беззубым ротиком. Да так улыбался, что даже глазки сужались и дышал чаще… будто спешил куда-то.

К вечеру Сережка уснул. Сами никак не могли угомониться. Поднимали и поднимали тосты, и за Сережку, и за Аннушку, и за отца. А он расслабленно сидел на диване, облокотившись на подушку, и ворошил свое прошлое.

— Эх, братцы, и славно же мы жили на Диксоне! — задумчиво говорил он. — Тоже компания была… на Новый год пельмени…

— Я тоже материк не люблю, — соглашался Василий, наливая чаю и себе и своему другу. — Разве там жизнь?

— Что ты, Вася. Если мне, не дай бог, когда придется попасть туда, я всем материковским корешам буду говорить: «Вы не жили при коммунизме, а я жил!»

И вот захмелевший от счастья Роман потянулся к гитаре.

— Братки… вот эту штуку. — И сам стал настраивать ее.

И вот он запел:

Мальчишка беспризорный,
Парнишка в доску свой…

Как он пел! Как он пел! Душу вынимал.

Вчера ходили в хронику,
Подводники в строю.
И вот среди подводников
Тебя я узнаю.

Никогда с Романом такого не случалось — он душу вынимал из себя, из гитары и из нас.

А мы подпевали. Вполголоса… Хорошо мы пели. И хорошие мы были.

Чистое море

Где шторм да ветры —

там вся жизнь борьба…

Из рыбацкой песни

Ночка стояла тихая, теплая, с далекими звездами. К утру звезды стали гаснуть. Мишка возился с неводом, я, развалившись на трюме, смотрел в небо. Из головы вылетели заботы о рыбе, о плане, о заработках, было небо да море. На душе покой, только сердце обволакивала сладкая боль: «Кораблики, кораблики… кораблики-журавлики».

Это несколько лет назад была у меня знакомая девушка. Как-то в приступе детской беспечности она мне рассказывала сказку. Эта сказка начиналась словами: «По синему синему морю плавают кораблики…»

Вот прошло уже много времени, я не тот салага-мореходец, щеголяющий нарукавными нашивками и грезящий дальними странами, но эта сказка иногда, особенно осенью, с новой нежностью сжимает сердце.

— Мать честная, что творится! — прервал мои мечтанья Михаил. — Теперь пойдут дела.

Я глянул на горизонт. Весь он от мыса Ганна до серых камней был покрыт дымами, — стармехи выжимали из машин все, что можно было выжать, — а над ними, над этими черными дымами, носился самолет-наводчик «Рыба».