Избранное

— А и тогда была колышка, когда мы сами залились и еще двоих залили, — вмешался Михаил. — И ничего ж… ты тоже говорил, что две колыги вылетело.

— Помолчи, Миша.

Черт возьми! Зашевелилось презрение к двум последним дням, да что ж мы. Заколдованные?

— На трюм, может, хватит.

— Вот она! — крикнул Сергей, растягивая невод, где была дыра метра в четыре. — Вяжи, Миша, узел.

— Елки зеленые, — засмеялся Толик. — А еще завидуют нам, что помногу зарабатываем.

— Заработаешь тут у вас, — пыхтит Мишка, — орден Сутулова.

— А ты и не работал.

— Я, Сереж, думал, что человеческая…

— Не так, не так, — прервал его Сергей и кинулся помогать ему завязывать дыру. — Что же ты? Совсем без мозгов? Человеческая…

— Николаич! — крикнул Петро на поисковик. — А ну глянь, что там?

На поисковике загрохотал двигатель. Кешка вышел на бак, пустил волну по швартовому концу. Конец слетел с нашего кнехта. Утаскивая его, поисковик попятился, повалился на бок и, падая во все стороны, пошел вокруг невода. Обойдя его, на полном ходу развернулся и пропал в темноте. И рокот его стал таять…

Ни ругаться, ни возмущаться не было ни желания, ни силы.

Через несколько дней после того неумелого собиранья цветов ступил на палубу «Светлогорска». Рейсы у нас были долгие и спокойные, мы возили мороженую камбалу из Аляскинского залива в Аден и на Цейлон.

Какие плаванья и какие моря! Какое настроение и какие мечты! По вечерам в салоне собирались свободные от вахты, молодежь в основном и те, что не несут вахту, или, точнее, что всегда на вахте: капитан, стармех, электромеханик, рефрижераторный механик, главбух — это старые, обдутые ветрами всех морей и просоленные во всех океанах мореходы, для которых кругосветное плаванье обычное дело.

Сколько всяких воспоминаний и разговоров о всех чудесах и нечудесах, о всех приключениях и случаях, что происходили с ними в плаваньях. Электромеханик очень хорошо играл на скрипке, начальник радиостанции аккомпанировал ему на пианино. После этих вечеров я сразу уснуть не мог, поднимался на верхний мостик и смотрел на море и мечтал, когда придем во Владивосток, где меня ждут письма.

Работать стало уже совсем плохо, море уже страшное. Теперь и мы с Толиком опустились на колени — русская тройка уже давно по площадке ползает на коленях, — на палубе уже и лючины не улеживаются. Да и ветер… сдул бы, не держись мы за невод.

Спина охолонула и не гнется, а тут еще ладонь покалывает — в ярости я стукнул запутавшегося в неводе бычка, оказался «олень», рогом ладонь пробил, кажется, до кости. Отсосать бы кровь, но для этого надо развязывать нарукавник, стаскивать резиновую, потом нитяную перчатку… целая история.

— Махнемся?

Теперь я укладываю балберы, в хорошую погоду это самая легкая работа, но сейчас… закидывая их четки на верх кучи, надо вставать на ноги, хоть на одну ногу. Через полчаса я был мокрый и спина не гнулась (не от холода) — но «морду клином», как говорит Мишка, и шурую. Невод идет весь в ракушке и водорослях, грунт гребем, не наехать бы на камни или коралловые рифы, тогда лохмотья останутся от невода.

— Ребят, не могу больше, — опустил руки Мишка. — Может, поедим? Егорович, — крикнул он капитану, — есть хотца.

Капитан кивнул, дядя Степа выключил лебедку и закрепил ходовой шкентель. Сергей посадил застропленныи жвак на ломик.

С жадностью и спеша, — чтобы меньше брызг в миску попало, да и есть хотелось как из пушки, — уничтожаем щи и кашу.

Дядя Степа ел стоя. Никто из нас не решится в такую погоду есть стоя, не зря, видно, тридцать лет простоял на палубе. Вон Мишка уже третье место меняет, и везде у него щи вылетают из миски.

Нянчит же нашу скорлупку прилично, и вокруг воющая темь. А ведь бывали и другие дни: море без морщин, воздух из солнечных лучей, рыбка в невод не вмещается. Черпаешь ее и черпаешь, и парни, хоть много ночей и не отдыхали нормально, лазят и лазят по судну, подправляя да прилаживая все к очередному замету, а вокруг теплый свет и тихое море.

Как-то несколько лет спустя, уже в промысловом флоте я работал, ловили мы сайру в теплых широтах Тихого океана. Конец августа в этих местах самое сияющее время года.

Ну вот. Проснулся я, лежим в дрейфе. Время к полудню, каюта на теневой стороне. В каюте свежо, тепло и в то же время прохладно и празднично до благости. Под иллюминатором застыло малахитовое море, чуть подальше оно горит в солнечных лучах… Проснулся я с небесным настроением — во сне мне приснилась и та ночная улица, умытая теплым июньским дождем, молчаливые деревья… и не хотелось вставать.

До чего же мир прекрасен!

А море?

Сейчас же море свистит и воет и затыкает рот. В мокрой мгле тяжелый мокрый невод. Дель капроновая, если просунешь пальцы в сложенные ячеи, пальцы сломает при рывке, рвет же то и дело. Жвак берешь поменьше и сверху, за бортом еще много грузил, балбер и разных веревок.