— На старом фундаменте нам его даже не сцентровать. Он разлетится при пуске.
— Ничего с ним не будет. Не он первый, не он последний.
— Тогда я, Василий Васильевич, не только отказываюсь монтировать его, но и снимаю с себя обязанности главного инженера. Мы его угробим начисто, над нами вся Камчатка смеяться будет.
Конечно, чего там, грамотный же: достал линеечку, чик-чик — готово. Все здание тогда по его чертежам, расчетам да подсчетам…»
Ванька так размечтался, что не заметил, как оказался возле крыльца своего дома.
«Опять, наверное, за грязные штаны ругать будет».
— Или выпил?
Ошибся… не за штаны теперь.
— Да с ребятами махнул мал-мал. С холода-то.
— Пьяницы несчастные, поубивала бы всех! И Володька небось с вами был?
— А он при чем?
— «Муровод», зараза. Клава там, бедная, ждет не дождется, а он с бичами. Гнать его надо с этой должности, чтоб не развращал вас. Спирт где достали?
— А я знаю?
— У бабы Поли, наверно. В тюрьму ее надо, старую спекулянтку.
Что с нею происходит? Шипит и шипит. Хоть домой не приходи, к чему-нибудь да придерется, все не так. Наташкой когда ходила, не такая нервированная была, все плакала да умереть боялась. А сейчас… скорее бы уж.
Мурашова понесла свой большой живот на кухню, там загремела посудой, а через минуту ворвалась еще сердитее.
— На, жри! — Она трахнула бутылкой о стол.
— Зин, не хочется же, — как можно мягче сказал он. — Это с холода, всей бригадой.
— Так и знала. Дома тебе не жрется, а в подворотне с бичами удовольствие, тьфу!
Нет, не такая была, когда первый раз беременная ходила. Все на боли в животе жаловалась да спала. Дым от папиросы не переносила. А сейчас… Может, это так и должно быть? Не шуточное дело…
— …так и оставайся в боцманской каптерке.
«Ну ничего, — думал он, умываясь, — пройдет. Нашло-наехало… попсихует, такая же будет, никуда не денется. А что с ребятами махнули мал-мала, плохого тут ничего нету. Вон и отец, когда живой был, всегда с мужиками с получки да с аванса всей бригадой собирались. Положено. Выпьют, поговорят. Подворотня… Это начальнику какому-нибудь ресторан подавай, а мы и в каптерке обойдемся».
— За Наташкой идти думаешь?
— Да умываюсь же.
— Одень ее как следует. У нее опять красное горлышко. Там эти клуши не смотрят, поразъели задницы и сидят, точат лясы, а детишки сонные, некормленые… поразогнать их всех…
Сматываться надо, пока цел, одна-то скорее остынет.
Схватил шубу и к двери.
— Оденься!
Фу, мать честная…
На улице немного успокоился. Метель перестала, морозец к вечеру усилился. На горизонте над горами стлались косые пелены светло-розовых облаков. «Вот тебе и досрочный выход в путину, — подумал он, глядя на облака, — если дунет дня на три. А дунет уж точно. А суетились…»
— Папа, — кинулась девочка, — а меня Медведев в талелку молдой. Вава тепель. — Она протягивала покрасневший пальчик.
— Заживет. У киски заболит, у тебя заживет.
— Не надо у киски.
— Ну у Шарика. У Шарика заболит, а у тебя заживет.
— И у Шалика не надо.
Вот оно, дитё, все понимает. Ни у кого чтоб не болело. Он укутывал, одевал девочку. А шкафчишки-то здесь тю-тю… даже ручек на дверцах нету, гвозди торчат. Воспитательницы сами, наверно, назабивали. Скамеечки тоже уродские, да и столики. Какие-то ящики заместо шкафчиков. А какую бы мебель пацанам наклепать можно! Зверюшек каких-нибудь: слоников, бегемотиков, лошадок… как в кино детский городок показывали. Все руки не доходят. Хорошо хоть тепло да чисто.
— А мне Вовка Махнач автомат подалил, — хвалилась девочка.
— Автомат не надо, автомат положи. Я тебе лучше шар куплю. Большой, красный.
Он взял на руки легонький, мягонький, дышащий, закутанный в меховую шубку и шерстяной платок комочек. Не повредить бы, ручищи-то…
— Привет Зине! — на прощанье, прикрывая дверь, сказала воспитательница. — Как она там?
— Да шипит все.
— Сам виноват, испортил девку.
— Да понимаю.
— Ты ее не расстраивай.
— И так не дышу.
Самое лучшее время — после ужина. Ох, как он любил его! Иногда, особенно раньше, целый день ждал, когда придет с работы, помоет руки, заберется в Наташкину комнату с каким-нибудь рукодельем: колодку рубанка шлифовать, строгать топорище, пилу налаживать или еще что. Рядом Наташка ползает со своими делами: книжки листает, обед готовит… угощает его обедом. А часто, когда они пообедают, везут обед маме, маму угощают.
На сегодня надо было подшаманить детскую колясочку, понадобится скоро. Подкрасить, подтянуть сетку. Побрел в сарай за нею. Как вошел — на душе пакостно стало. «Уже и мышей не ловлю, — с горькой усмешкой размышлял он, стоя среди всякого хлама. — Бардачо-о-ок…»