Избранное

— Позвольте сказать вам, что это лето стоило мне громадных денег. Жену — она совсем больна — пришлось отправить в деревню к матери. С ней поехали обе дочурки, — им тоже нужен свежий воздух… Одна из них только перед каникулами оправилась от скарлатины… Были и другие расходы…

Несколько минут адвокат размышлял. Он прошелся до двери и обратно, остановился перед учителем, мягко положил ему руки на плечи и, приветливо, дружелюбно глядя в глаза, проговорил почти отеческим тоном:

— Дорогой друг! Я вполне понимаю ваше положение. Я веду дела со множеством таких людей, как вы. Будьте уверены, я сделаю для вас все, что возможно, — именно так, как уже говорил. От этого вы не погибнете. Для гарантии я буду вынужден принять меры к исполнению постановления. Вы же придете сюда, как только достанете деньги, — никогда ведь нельзя сказать, что все средства уже испробованы, — и, вполне вероятно, что необходимость в исполнении постановления отпадет. Если же я и приведу его в исполнение, ничего страшного в этом не будет, — задолженность вы погасите позже и добавите сущие пустяки. Они не вгонят вас в гроб и не повредят вашему доброму здоровью.

(Вид у учителя был достаточно потрепанный и жалкий.)

— А сейчас заплатите пятьдесят крон, спокойно ступайте домой и постарайтесь как можно скорее уладить дело. Не унывайте! Побольше хладнокровия, мой друг!..

Учитель горько улыбнулся. Адвокат говорил таким тоном, словно выполнил все его просьбы, — это было почти смешно. Он вынул принесенные деньги. Адвокат сел за стол и выписал квитанцию.

Помощники, слышавшие весь диалог, работали спустя рукава и шепотом обменивались замечаниями.

— Не повезло мне! — сказал Вадас Штейнеру, когда адвокат занервничал. — Старик будет зол, а я хотел попросить аванс.

Штейнер тявкнул. От этой выходки оба долго давились смехом, стараясь, чтоб не услышал патрон.

— Вы серьезно хотите просить аванс?

— Совершенно серьезно.

— Ведь вы, помнится, уже брали двадцать крон.

— Брал. Теперь попрошу остальные сорок и еще двадцать в счет следующего месяца. Мне позарез нужны шестьдесят крон.

Штейнер опять засмеялся и, наклонившись к Гергею и доктору, сказал:

— Слыхали? Вадас хочет просить аванс в счет жалованья за следующий месяц. Он хочет сегодня попросить у старика шестьдесят крон. Чуете?

(Как раз в этот момент адвокат возражал учителю, взывавшему к справедливости, словами: «Гораздо меньше, чем вы думаете».)

Всех рассмешило намерение Вадаса, сам он тоже выдавил из себя улыбку.

— А вдруг именно вас он хочет уволить?

— Меня так меня.

— На что вам сразу столько денег?

— Надо. Позарез надо. Если не даст — впору прыгнуть в Дунай.

Вадас сказал это совершенно серьезно и жалко улыбнулся. Остальные смотрели на него чуть насмешливо, чуть удивленно и, может быть, с долей сожаления.

Вадас легко вызывал жалость — стоило лишь приглядеться к нему повнимательней. По виду это был типичный писец: весь какой-то потертый, с грустной, принужденной улыбкой, обнажавшей длинные желтые зубы с двумя сломанными коронками. Волосы у него были растрепаны, костюм поношенный, в пятнах, — словом, вид его был таков, как будто его вытряхнули из ящика с тряпьем, стоявшего на чердаке.

Кто знает, может быть, сослуживцы и правда его пожалели, — во всяком случае, больше никто ничего не сказал. Все молча работали…

Отделавшись от учителя, адвокат о нем долго думал. Он думал о нем с отвращением и ненавистью; ощущение у него было такое, какое испытывает победитель, который после жестокой схватки с трудом отпустил лежавшего в пыли поверженного врага: словно он сам вывалялся в пыли, и на руках у него следы крови, одежда изорвана. Борьба с учителем была омерзительна! Отлично, мерзавец, вооружился! Щитом ему служили горе и нищета, заботы и болезнь; дубиной — правда…

Адвокат пошел к подчиненным. Как обычно, остановился на пороге и, как обычно, обвел их пытливым взглядом. Усилием воли он придал лицу обычное выражение, то есть изобразил ироническую улыбку, — ему хотелось, как видно, поговорить об учителе. Он ведь знал, что подчиненные слышали все, и понимали, что учитель сказал правду, а он, адвокат, лгал… Надо было как-то сгладить неприятное впечатление.