Избранное

Он шагнул вперед и ударил пастуха в грудь. Тот пошатнулся, шляпа с него слетела, и он выпустил жандарма. А как только руки у того освободились, он, весь побагровев, бешено налетел на пастуха и принялся бить его по лицу. Пастух пятился, а озверевший младший сержант в сопровождении ефрейтора наступал на него.

— Господин жандарм, ради бога… господин жандарм, не трогайте его! — плача и причитая, вопила жена пастуха.

Йошка, глазевший на все с раскрытым ртом и бьющимся сердцем, тоже принялся вопить и плакать, затем бросился бежать к хлеву, оттуда дальше, через канаву, в пшеничное поле.

Младший сержант в исступлении повторял:

— Значит, не знаешь о свиньях? Ничего не знаешь? Ничего?

Второй жандарм держался рядом и, когда предоставлялся удобный случай, тоже наносил пастуху удары. Он с силой бил его кулаками, стараясь попасть по лицу; из носа и рта пастуха сразу потекла кровь. Большой, сильный человек заплакал. Жена его бросилась к жандарму и, рыдая, ломая руки, принялась умолять:

— Не трогайте его, добрые люди, ради господа бога, не трогайте! Убьете ведь! — И она телом, грудью отталкивала жандарма.

Младший сержант внезапно остановился, опустил руки, утих: его поразило большое количество крови, и он прикрикнул на ефрейтора, который, продолжая скалиться, замахнулся снова:

— Хватит!.. Оставь его!.. Потом…

— Господи, господи, — причитала старуха.

Жена пастуха, спрятав лицо в передник, плакала навзрыд. Младший сержант, тяжело дыша, в замешательстве поглядывал по сторонам, затем взял себя в руки и, повысив голос, произнес:

— Теперь будете отвечать разумно. Пришлось заставить вас открыть рот… Так, говорите, ничего не знаете о свиньях?

Пастух, зашипев, приглушенно выругался и широким рукавом рубахи вытер с носа кровь. Молодая женщина с упрямым отчаянием сказала жандарму:

— Да не знает он! Дома ночевал, со мной был, вы же хорошо знаете!

— Знаем, голубка? — насмешливо произнес младший сержант.

— Знаете! Прекрасно знаете. А вот…

Старуха с безграничной отвагой сказала, словно решившись пожертвовать собой:

— Видит господь бог, нет на земле справедливости!

Сержант, словно защищаясь, произнес:

— Ведите себя пристойно, тогда и справедливость будет! А так случается с каждым, кто поднимает на нас руку.

— Не поднимал он руки, — плача, выкрикнула молодая женщина.

Жандарм ничего не ответил. Он оглянулся, снял шляпу, погладил лоб, посмотрел на занятого своими ранами пастуха, и взгляд его удовлетворенно засиял. Ефрейтор насмешливо, презрительно сказал:

— А куманек-то, видать, сильно приболел!

Младший сержант повернулся к женщине, во взгляде его сверкнуло открытое, призывное кокетство, а на губах зазмеилось нечто вроде улыбки.

— Это он вас должен благодарить, красотка, что легко отделался. Ведь мы можем и по-другому, коли потребуется… Не надо плакать…

Женщина уже не плакала, вытирала слезы. Жандарм продолжал:

— Голова-то не у вас болит!

— Нет, у меня! Сердце у меня болит!

— Ну-ну! Пройдет! Не всегда же мы будем сердиться друг на друга!

Жандарм сделал несколько шагов, прошел мимо пастуха, остановился, огляделся, словно задумавшись над чем-то, и, так как заигрыванье с женщиной немного смягчило его, сказал пастуху:

— Ну… возьмите себя в руки. В другой раз будете осторожнее!

Пастух молчал, продолжая возиться то с носом, то с окровавленным рукавом, чтоб не надо было ни на кого смотреть. Стояла гнетущая тишина, и это беспокоило жандарма; в замешательстве он искал слов, желая к тому же еще поболтать с молодой женщиной.

— Так… Значит, вы ничего не знаете о свиньях? Ничего не видели?

Все молчали.

— Нам ведь надо найти вора. Цыгане сегодня по шоссе не проходили?

— Сегодня не проходили.

Младший сержант снова снял шляпу, носовым платком отер лоб и лицо, подошел к лошадям, потрепал своего коня по шее.

— Старик, напоите лошадей! Только чтоб быстро, — раз-два — и готово!.. Нам пора ехать…

И опять принялся расхаживать, осматриваться, время от времени вытирая лоб; при этом он исподлобья, исподтишка поглядывал на молодую женщину. А у той бегали по коже мурашки от его взгляда, она стояла неподвижно, со сжатыми зубами, но глаза у нее загорелись. Разные чувства обуревали ее: и гордость, и торжество, и ненависть, и бессильный гнев: «Своими бы руками задушила!» Пастух, стоя в сторонке, скорее догадывался, чем видел, где жандарм. Ему было стыдно; он думал лишь о своем позоре. Со страшной силой бушевала в нем скованная ярость… Как бы хотелось ему пырнуть этих негодяев ножом в живот! Он чувствовал, что способен выбить землю у всех из-под ног, опрокинуть небо. Но потом… потом… Нет, ничего нельзя сделать!