Избранное

Пастух сидел с упрямым, деланно-безразличным выражением лица и злобно поглядывал на жену, волнение которой заметил. Приход жандармов его напугал, и он подумал, что жена, вероятно, в глубине души радуется его беде, даже скрыть этого не может, холера ее возьми. Недавно он жестоко избил жену из-за приказчика, может, и убил бы ее, если б тот не вмешался. Приказчик нахальничал с нею, а она терпела, не обрывала его, даже посмеивалась, хихикала. Пастух случайно это заметил, долго смотрел, а затем набросился на них. Началась ссора, потом драка, он стегал жену веревкой, а она орала и визжала так, словно ее резали. И теперь еще у нее на теле — на спине, руках, икрах — видны лиловые следы от ударов. Он избивал ее на глазах приказчика, безбожно ругался, но в конце концов все же отступил перед начальством и утих. Страшно хлеба лишиться! Но с той поры пастух и его жена стали почти врагами. Едва словом перемолвятся. Пастух не мог забыть того, что видел, а женщина всем своим видом показывала, что ее постигла величайшая несправедливость. Вот и теперь словно догадывается, злодейка, что мужу грозит беда, будто только того и ждет, беспокойно, терпеливо, со злорадством. Стоит там у колодца, облокотившись на сруб; ветерок развевает ее алую юбку, прижимает к ногам. Стоит красивая, сильная баба и — ишь пялит глаза — ждет не дождется жандармов.

— И кого они ищут? — все допытывалась старуха.

Пастух молчал, раскуривая трубку.

— Ну, Марци! — понукала его старуха.

— Меня не ищут, это уж мне точно известно.

Старуха становилась все беспокойнее; она с трудом поднялась и пошла к дому.

— Разбужу своего мужика…

Пропади он пропадом, этот овес! Она ведь всегда говорила: не трогайте! Проклятый барин все по зернышку считает. Вот и заметил. Потому и не сказал ничего, что заметил. Ай-ай-ай… а-ай…

Батрак спал в углу на соломенной циновке. Ему было тепло, приятно. На окне висел темный платок, комната была погружена в полумрак. И голова батрака была прикрыта от мух черным вылинявшим до зелени платком. Старуха сдернула платок и потрясла мужа за плечо.

— Матяш, а Матяш!..

Раз пять-шесть трясла Матяша жена, пока добудилась. Наконец он проворчал:

— Ну, что? Чего тебе?

— Жандармы едут.

— Что? Что такое?

— Жандармы.

— Жандармы?

— По дороге едут. Сейчас тут будут.

Батрак сел.

— Чего они хотят?

— Да я не знаю… Неужто из-за овса приехали?

— А-а!..

— Все же…

— Я и знать ничего не знаю, ни единого овсяного зернышка не видел… Они, наверно, паршивых цыган ищут.

Батрак был спокоен, но сон как рукой сняло. Он продолжал сидеть на циновке. На старуху, хотевшую выйти, взъелся:

— Сиди тут! Не скачи, как угорелая кошка!

— Не из-за проклятого ли овса они тут шарят, черт бы их побрал…

— Цыц! Будешь рот разевать, пока… Вот погоди, заткну тебе его! Вечно тебе мясцо да винцо подавай, а теперь струсила, да?

— Не болтайте чего не надо, а не то я вам такое скажу… Будто это мне было нужно! Я ведь всегда говорила: хватит уж, заметит помещик, что овса убавилось, чтоб у него глаза повылазили…

— Ах, чтоб тебя… Отказываешься теперь, что вечно сама подстрекала! Ах ты, ведьма!

Послышался топот; снаружи громко заржала лошадь. Старуха, поминая про себя господа бога нашего, Иисуса, засеменила наружу. Жандармы стояли во дворе. Один, в чине младшего сержанта, слезал с лошади. Старуха пронзительно, нетерпеливо закричала:

— Да выдьте уж, Матяш!

Батрак покачал головой, выбранился, но все же вышел. Все стояли, выжидательно уставившись на жандармов. Жандармы, подъехав, не откозыряли, и хуторяне с ними не поздоровались, только старуха певуче протянула:

— Добрый день, бог помочь!

Она так умильно и доброжелательно глядела на жандармов, то и дело переводя глаза с одного на другого, словно и впрямь радовалась их прибытию. Батрак сохранял спокойствие; лицо у пастуха, казалось, стало еще упрямее; а жена его теперь ни капельки не радовалась и чувствовала какое-то неприятное волнение, хотя не ожидала ничего плохого. Все же она хорошо разглядела жандармов: младшего сержанта — красивого парня со светлыми усиками, и второго — он как раз теперь собирался соскочить с лошади, — пугающе-мрачного ефрейтора, большеусого, с костлявым лицом. Жандармы оглядели хуторян, и ефрейтор приказал старому батраку:

— Подержите лошадей!

Красивый младший сержант с гордым видом сразу прошел вперед — он держался особенно спесиво, даже в походке подражая офицерам. Слегка прищурив веки, он разглядывал молодую женщину. Свежий ветерок развевал петушиные перья, на жалком, сером фоне ярко выделялись кричащие цвета жандармской формы, сверкали ремни, застежки, оружие. От этого волнующего зрелища у Йошки перехватило дыхание: желтая кисть на сабле, зеленый шнур и герб на шляпе странной формы, на поясе патронташ, сбоку еще одна сумка, — все красивое, новехонькое, только слегка запыленное. Особое внимание мальчика привлек узкий, до блеска отлакированный черный ремень, который проходил под подбородком, придерживая шляпу на голове. Это придавало полным достоинства лицам жандармов торжественное и необычное выражение.