Избранное

«Тенец!.. Тенец…» — зашелестели женщины. В нашей деревне тенцом называют упыря. После смерти своей человек, через которого перепрыгнула кошка, не отправляется на тот свет, а превращается, согласно поверью, в упыря и остается жить в деревне. Он доит по ночам коров, заплетает лошадиные хвосты, иногда берет чей-нибудь велосипед — покататься, цедит из бочек вино и т. д. По ночам он заходит и в свой дом, посмотреть, что там нового, повидаться с родными и близкими. Зарко Маринков сказал, что, раз у Петуньи нет родных, он будет ночью приходить к опекунам.

«Бабьи россказни! — сказал Заяц. — Ты думаешь, что, как мы были ему опекуны, так и останемся? Коли есть на свете тенцы, так они сами себе опекунщики. Не верю я в это дело, может, давно когда-то так было».

Однако на всякий случай Заяц положил в гроб Петуньи маленькую окарину. «Верить не верю, — сказал он, — но пусть будет у него под рукой. Может, захочется поиграть по дороге». — «Пусть, пусть, — подхватил Истрати. — Дуделка пить-есть не просит, а, глядишь, пригодится».

После похорон соседи долго еще шушукались, что Петунья теперь, мол, тенец, и вся деревня с интересом ждала, где он появится в первый раз. На сороковины женщины ходили убирать могилу и сказали, что могила осела. «Не может быть! — отозвался Заяц. — Паренек наш уже в раю, играет на окарине прямо у господа над ухом, а вокруг сидят святые и млеют». — «Вот еще! — возразил Паунец. — Думаешь, кто играет на окарине, тому дорога прямо в рай?» — «А ты думаешь, тебя с твоей волынкой в рай позовут?» — огрызнулся Заяц. «А чего ж не позвать? — в свою очередь огрызнулся Паунец. — Праведников господь видел, а вот видел ли волынку — неизвестно». — «Так и пустил тебя господь, чтоб ты ему все уши прогудел! — не унимается Заяц. — Больно ты прыткий! Да господь первым делом того, кто на окарине играет, рядом с собой посадит. У окарины звук легкий, окарина словно птичка ему в ухо посвиристит. А тебя господь, как увидит с волынкой твоей, возьмет двумя пальцами за шиворот и в самую преисподнюю закинет, чтоб там черти твою волынку вместо мехов употребляли. Так и будешь под котлами со смолой своей волынкой огонь раздувать, а я себе в раю буду жить-поживать…» — «Давай помрем сперва, — говорит Паунец, — а там посмотрим!»

Заяц с каждым встречным-поперечным лясы точит: «Бог как услышит окарину, так и скажет: «До чего ж я глупый был, на человека вон сколько глины извел, а окарину не догадался слепить. Человек похитрей меня оказался, взял да и слепил окарину. Скумекал бы я раньше, я б из глины людей и вовсе не делал, а делал бы одни окарины. Они б начали плодиться и множиться, и потихоньку-полегоньку весь свет бы заполонили. Которые люди любят окарины, завалили б ими свои дома по самую крышу — и теми, что побольше, и теми, что поменьше, и самыми малыми свиристелочками. А кто не любит окарину, те пускай бы куковали в своих домах поодиночке… Тьфу ты, ну ты, как же это я раньше не догадался вместо человека окарину слепить!» Оно конечно, господь был в ту пору один, некому было совет ему дать. Были б у него опекунщики, он позвал бы их и сказал: «Так, мол, и так, заготовил я глину, а что из нее делать, не знаю». Опекунщики посоветовались бы промеж себя и сказали бы: «Само собой, окарины надо делать и пустить их на землю плодиться и размножаться». Ладно, только у господа опекунщиков-то нет, вот он и не догадался, потому как и окарину, и опекунщиков человек выдумал».

Вот что рассказывал Заяц, однако же, играть на своей окарине не смел — ждал, когда пройдут Петуньины годины. Годины прошли, женщины все сделали как положено, по-православному, опекуны тоже сходили на кладбище. А там — одна могила рядом с другой, все травой заросли по колено, и все могилы Петуньям принадлежат. Между могилами — грушевые деревья, в грушевых деревьях — сорочьи гнезда, в сорочьих гнездах — сороки. Все молчат, сороки тоже молчат; если какая и взлетит, летит тоже тихо, чтоб покой могильный не нарушить. Люди переглядываются, словно хотят что-то сказать, но не решаются.

Заговорили они только по дороге в деревню. Сначала женщины сказали, будто не знаю уж кто слышал окарину у реки, там, где мочило для конопли устроено — как раз самое время было коноплю замачивать. Другая сказала, будто окарину слышали тому две ночи у молельного камня. Истрати-опекун признался, что, когда он прогонял овец мимо того места, где коров слепни покусали, он услышал тихое-тихое свиристенье окарины. Вокруг ни души, а окарина свиристит. «Перекрестился я, — сказал Истрати, — и окарина замолчала». — «Кому ж он будет играть, если не своим опекунщикам! — сказал Заяц. — Я тоже ночью все прислушиваюсь, но пока ничего не слыхал. Год прошел, нынче вечером возьму-ка я окарину да поиграю. Если он и вправду тенец, так он отзовется, и мы с ним вместе и подудим».

Так он и сделал.