Избранное

Несмотря на присутствие женщины, кошки с котятами, дремавшей перед домом, старого пса, крытой соломой кошары и опрятного садика, место показалось мне слепым и глухим, живейшей картиной человеческой нищеты. Зияла низкой темной дверью пустая кошара, собака незрячими глазами всматривалась в лес и вьющуюся через луг дорожку. Единственным по-настоящему живым и веселым существом был здесь родник. Поблескивая на солнце, он бесшумно бурлил и бесшумно прокладывал себе дорогу в зеленой траве. Дабы явить свою милость этому обреченному месту, бог одарил его недреманным и светлым водяным оком, и это око моргало, озаряя бодростью и весельем сиротский мирок хуторка. Женщина своим видом лишь усиливала ощущение одиночества, красные и голубые цветы в присутствии слепой казались мне дикой нелепицей. В ее одежде не было ни одного яркого пятна, пепельно-серая одежда, пепельно-серое лицо, только оставленное на лавке вязанье было — серовато-коричневым. Тоже не бог весть какой веселый цвет, цвет некрашеной овечьей шерсти, — женщина, пока не потеряла зрение, впитывала его из борозд вспаханного поля, из земляного пола, этим и ограничивалась для нее цветовая гамма: от пепельно-серого до серовато-коричневого. От пепельно-серых событий к серовато-коричневым и обратно. И вдруг, как вершина всего, обозначая какие-то свои, несуразные координаты, возникли тут красные и голубые цветы. Все может быть у человека в саду — цветы и чертополох, пчела и земляной сверчок, нежный листочек и подползающая к нему злобная гусеница, и легкая серебристая паутинка тоже может покачиваться у человека в саду, но чтобы ощутить все многоцветье и красоту сада, необходимо обладать соответствующим органом чувств.

У пастушьего домика этого органа чувств не было.

Я спросил женщину, кто сажает эти цветы, кто за ними ухаживает. Подобие улыбки скользнуло по ее лицу, улыбка была смущенная, чуть задумчивая, легко сбежала на щеки и прозрачной вуалью залегла в землистых морщинках лица. Оказалось, она сама посадила эти цветы, но ягнята, негодники, на прошлой неделе забрались в сад и слегка потоптали их. Теперь эти ягнята запропастились куда-то, и хозяин, то есть старик ее, вот уже второй день бродит, ищет по Моисееву заказнику и долу Усое. А найти трудно, потому что они без колокольцев, он колокольцы только старым овцам подвязал на шею. С колокольцем-то ягненок непременно о себе весть подаст, а так поди сыщи его! Кто их ведает, где они сейчас траву щиплют или кору обгладывают!..

Рассказывая мне это, женщина шла вдоль клумбы, ощупывала цветы, они покачивались в ее руках, сверкая и переливаясь голубым и красным. Слепая сорвала несколько цветков и протянула их мне. Все равно, сказала она, тут их никто не увидит. Только она одна и взглянет, когда поливает их под вечер. Под вечер они, по ее словам, вовсе надают духом, в особенности это бывало, когда ягняткам еще не сравнялся год — ягнятки под вечер блеют все громче и громче, их разбирает голод, и чуют они, что матери уже возвращаются с пастьбы. Вот тогда-то цветы и впадают в уныние, и если хозяйка не наберет в роднике ведра воды, не пройдется вдоль клумбы, не польет цветы, то они совсем поникнут. Просто чувствуешь, сказала она, как они сразу поднимают головки и начинают покачиваться, стоит звякнуть ведром и наклониться потрогать их. По-другому я не могу, объяснила она, глаза ведь не видят, а как руками пощупаю, мне уже ясно, что с каким цветком творится, донимает его жажда или нет. Я и герань ращу на окошке — вон, обернись, увидишь.

Я обернулся и за маленьким оконцем, где стекло было вмазано прямо в стену, без рамы, увидел горшок с розовой геранью. Цветок пышно расцвел, прислонился лбом к стеклу и, как разбойник, сверлил меня взглядом. Мне показалось, что он ревнует из-за того, что я беседую с его хозяйкой. Женщина улыбнулась своей застенчивой улыбкой и постучала по стеклу пальцем. Герань вздрогнула и еще пристальней уставилась на меня. Я взял у женщины несколько красных и голубых цветков и, безмерно поблагодарив (помню, что я почему-то именно так и выразился — «безмерно»), осторожно двинулся через садик к калитке. Кошка лишь раз взглянула на меня и снова задремала под лавкой, пес проводил меня хриплым бурчаньем, а женщина осталась стоять возле клумбы. Она слегка склонила голову к плечу, сама похожая на пепельно-серый цветок, возвышающийся над остальными цветами. Герань из-за оконного стекла продолжала сверлить меня разбойничьим взглядом.

Больше я не оборачивался, не взглянул еще раз на этот пораженный слепотой хуторок. Но и не оборачиваясь, я долго ощущал на спине чьи-то липнущие, пристальные глаза. Думаю, что это были глаза цветов, за которыми с такой заботливостью и любовью ухаживала слепая, чтобы ее хуторок мог увидеть окружающий мир да и на нее чтобы кто-то смотрел, пока муж пасет овец или ищет заблудившихся ягнят.

Подаренные мне цветы умерли раньше, чем я дошел до деревни. И я понял тогда, что эти цветы не для меня, эти цветы для слепых…