Избранное

С появлением людей зеленая пустошь уже не казалась такой мрачной. Меня спросили, как тут насчет воды, я сказал, что родник высох. Но вид оттуда открывался дивный, и охотники решили устроить привал, перекусить, выпить по глотку кофе, который был у них с собой, а воды напиться, уж когда сойдут к реке. И шкуру с дикой кошки снять тоже у реки, внизу. Расположившись в тени молодой груши, они вынимали из рюкзаков припасы. Я двинулся к ним. И, когда выбирался из зарослей одичавшей травы, мне вдруг бросился в глаза одинокий красный цветок. Он застенчиво стоял, напоминая домашнего зверька, неожиданно оказавшегося среди стада свирепых хищников. Это был садовый тюльпан. Он излучал мягкое сияние, и была в этом сиянии словно какая-то дрожь — так дрожит открытая рана. Давно уже съехали отсюда хозяева домика, но вот, пожалуйста, осталось забытое семечко, крохотное, как ячменное зерно, и, хотя дикие травы все обхватили своим мощным объятием, стремясь стереть всякий след человека, забытое семечко проросло, проклюнулось, проложило себе дорогу к солнцу, раскрыло красную чашечку и стало искать глазами своих хозяев — хотело вновь услыхать человеческий голос, лай собаки, блеянье овцы или медный голосок колокольца.

Я повернул назад. Тюльпан, похоже, увидел меня еще до того, как я заметил его, потому что, чем ближе я подходил, тем радостней, казалось мне, становилось излучаемое им сияние, тем шире раскрывалась красная чашечка. Я человек не слишком суеверный, но этот садовый цветок здорово меня озадачил. Он и впрямь раскрыл широко свои лепестки, склонился в мою сторону и оперся о широкий лист дикой мальвы так, будто приник лицом к оконнице и хочет вступить со мной в разговор. Не знаю, тоскуют ли цветы по человеку и как они тоскуют, но этот садовый тюльпан просто ожил, печали и уныния как не бывало, стоило мне подойти и протянуть руку, чтобы коснуться его красной чашечки.

Впервые я забрел в этот уголок много лет назад, в такой же знойный день. Я увидел тогда крытую соломой овечью кошару, чистенький одноэтажный домик, старого пса, кошку с тремя котятами. На лавочке возле дома сидела сухонькая немолодая женщина. Она что-то вязала. Пес, заметив меня, не залаял, а только сипло пробурчал себе под нос: «Бр! Бр!» Он был очень древний, с поредевшей шерстью, плохо видел и почти не слышал. И все-таки учуял присутствие чужого! Женщина отложила вязанье, спросила: «Кто там?» Я ответил. Она продолжала сидеть, пригласила меня зайти. Толкнув низкую калитку, я вошел в крохотный, не больше ладони, дворик. В дворике была цветочная клумба, засаженная красными и голубыми цветами, несколько рядов картошки, пять-шесть стеблей кукурузы, у самой ограды — сорго да еще грядочка чеснока. Нет растения более сиротского, чем чеснок, а здесь он выглядел уж и вовсе сиротским. Подходя к женщине, я обратил внимание, что она, склонив голову, вслушивается в звук моих шагов.

Эта женщина была слепой. Она удивилась приходу незнакомого человека, спросила, не ищу ли я в этих краях потерявшуюся овцу. Я объяснил, что овцы никакой не ищу, а забрел сюда потому, что замучила жажда, и, заметив человечье жилье и дым из трубы, я решил, что найду тут воды напиться. Женщина сказала, что вода у них есть, провела меня в дом, зачерпнула из медного ведерка воды и подала мне. Пол был тщательно подметен и сбрызнут — брызги еще лежали ровными дугами. Вообще, несмотря на бедность убранства, все тут подкупало чистотой и порядком. Я спросил, кто им носит воду и прибирается в доме, женщина сказала, что сама и по дому справляется, и воду из родника приносит. Родничок у них возле забора, позади сорго, вон там, где позеленее трава. С порога дома действительно была видна изогнутая полоска зеленой травы, а посреди нее небольшой родник.