Избранное

Осталась у меня с тех лет привычка: всякий раз, проходя мимо какой-нибудь раскидистой груши, обязательно заглядывать в ее крону. Еще раз увидать жеребеночка я, конечно, не надеюсь, но, как знать, вдруг обнаружу пчелиный рой, нестрого дятла или спугну сороку? Грушевое дерево никогда не остается одиноким. Однажды я видел, как на высокую грушу, что возле молельного камня святого Ильи, слетелась воробьиная стая. Она отчаянно гомонила, и, подойдя ближе, я увидел, что в ветках дерева прячется филин. Воробьи застали его при свете дня и пришли от этого в неописуемое возбуждение. Благородная птица не выдержала воробьиного гомона, бесшумно и гордо покинула грушу и полетела искать убежище в Усое, где-нибудь в глубоком, темном дупле… Деревья всегда таят какую-нибудь неожиданность. Бывало, слышу: какое-то дерево подзывает меня свистом, я в ответ дую в пустую гильзу, дерево в свою очередь отвечает мне, я подхожу ближе, смотрю — лежит на толстой ветке или свисает с нее уж и свистит. Кто часто бродит по полям и лесам, тот про все это знает и почти никогда не пройдет мимо дерева поприметнее, не заглянув в его крону. Мне случалось находить в ветках припрятанный топор или ярмо или же пустой кувшин — висит где повыше, чтобы ласки не могли в него плюнуть. Если подует ветер и кувшин свистнет мне, я тогда вспоминаю про дурман-траву, про то, как я заблудился в ней и как потом нашел себя…

8

В прошлом году я, старый уже и поглупевший, присоединился к одному из наших охотников, и мы устроили возле дамбы засаду на енотов[9] — дескать, на Дунае вон подстрелили енота, так почему же и нам не подстрелить. Собаки подняли из камышей лисицу, она вела их до скального монастырька, мой напарник, обозвав лисицу шлюхой, пошел звать собак назад, для чего свистел пустой гильзой. Я же повернул через Усое к Старопатице.

Между геодезической вышкой и Собачьей могилой пролегает глубокий овраг, поросший ежевикой и орешиной, а посреди оврага растет очень старая груша. Скотину тут не пасут — уж больно густые заросли, ниоткуда к ним не подступишься. Место сырое, холодное, промозглое, у нас такие зовутся мертвячиной — гиблое, значит, место. И по этой мертвячине всегда стелется синеватая, еле различимая дымка, будто мертвячина дышит, словно живое существо. Поскольку ни человек, ни скотина никогда через мертвячину не ходят, разве что дикий зверь какой забредет, я думал обогнуть ее сторонкой, пройдя поверху, по гребню, но тут заметил сорок.

Целая сорочья стая с грозными криками кружила над грушей, на соседних деревьях тоже сидели сороки и тоже орали как полоумные.

Дрогнуло что-то у меня в душе, вспомнился жеребеночек с нашей груши, и, хоть я понимал, что он всего лишь плод детского воображения, не утерпел и стал продираться сквозь заросли. В глубоком волнении, торопливо ломился я сквозь лесную чащу, стараясь ступать поосторожнее, потому что была осень и уже много листьев попадало на землю: даже муравей проползи, и то по шуршанию палой листвы весь лес догадается, что ползет муравей. Тут, правда, мне невольно помогали сороки — их вопли перекрывали шум моих шагов. Ежевика и шиповник когтями вцеплялись в меня, не давая пройти, я был весь исцарапан, руки и лицо кровоточили, но я не остановился, а все решительней спешил вперед, словно преследовал смертельно раненного хищника. Вдруг я заметил на палой листве капли крови. След был свежий, я с удивлением подумал, кто же это мог ранить тут дикого зверя. Мой напарник пошел за собаками, я не слышал, чтобы он стрелял, да и вообще пальбы слышно не было. Кто же это мог выстрелить так, чтобы я не услышал?

Кровавый след, извиваясь, вел сквозь заросли прямо к старой груше. В овраге трепетала синеватая дымка, сороки, неуклюже ныряя в нее, кружили над грушей и хрипло кричали. Много сорок расположилось и на соседних деревьях, они вертелись как безумные и тоже кричали. Когда сороки слетаются вместе такой огромной стаей, это значит, что они отгоняют хищника либо предвкушают близкое пиршество. Сорок называют санитарами природы за то, что они очищают ее от падали. А я считаю, что не санитары они, а самые дикие варвары и разбойники! Я не раз видел, как они налетают на раненую птицу еще до того, как та испустит дух, и норовят первым делом выклевать ей глаза, а как выклюют, набрасываются на защищающуюся незрячую птицу и клювами раздирают на части. Если она забьется в густой куст терновника, они устремляются за ней следом, продираются со всех сторон и такой поднимают крик, словно не птицу раненую приканчивают, а идет у них пир на весь мир. Вы скажете — закон жизни. Нет, это закон не жизни, а природы, и не знает он ни любви, ни ненависти. Природа с полным безразличием относится ко всякой гибели, как и ко всякому рождению новой жизни.

Сороки продолжали с воплями кружить над ветвистой старой грушей, я подходил к ней все ближе и ближе, сороки заметили меня и заорали еще пуще, решив, наверное, что я хочу отнять у них добычу. Кровавый след обрывался у подножия груши, но никакого раненого животного тут видно не было.