Избранное

Я каждый день ждал, надеялся, что мама покажется на дорожке к нашему дому или что вот-вот откроется дверь — и она войдет с чем-нибудь в руках. Она всегда что-то приносила в дом — ведро воды, охапку дров, выстиранное белье… Все бывают потрясены, когда умирает близкий человек, взрослые осознают необратимость этого события, и только дети верят, что произойдет чудо. После похорон небо еще больше нахмурилось, в воздухе носились разрозненные снежинки, словно раздумывая, куда бы им сесть, и падали на грязную землю, на ветки деревьев, на мокрые крыши домов. Деревня к вечеру побелела, снег продолжал идти и на другой день, и на третий. Дороги завалило сугробами, сани не могли ни въехать в село, ни выехать из него. Отец с теткой заговорили о белых капканах и волчьих сугробах. Волки не показывались, деревня и ее окрестности стали белыми и чистыми, дом заполнился светом. Окна затянуло инеем, и в них ничего не было видно. Чтобы поглядеть, что творится снаружи, я залезал на стул и, наклонясь между горшками с геранью, дыханием растапливал на окне лед, а после смотрел на улицу сквозь ледяные узоры.

Снаружи все светло и чисто, снег ранним утром искрится на солнце, а вдалеке искрится мамина могилка. Все могилы стали белыми, и мамин холмик тоже весь белый… Близился Новый год, отец мастерил из кизиловой веточки сурвачку[8], а тетя украсила ее бумажными лентами. Когда сурвачка была готова, отец взял раздвоенную, как рогатина, ветку шелковицы, содрал кору — я буду нанизывать на эту ошкуренную рогатину хлебцы, когда мы с ребятами пойдем по деревне колядовать. Мне впервые предстояло пойти колядовать, меня даже научили петь «Счастья вам желаем, с праздником поздравляем!»

Вечером под Новый год тетя велела мне ложиться и спокойно спать — мол, придет час идти колядовать, меня разбудят. Я лег, а проснулся сам, когда уже светало. Отца дома не было, он вышел проведать скотину, я спрыгнул с кровати и увидал прислоненную к окошку кизиловую веточку. Тетя разукрасила ее голубыми и красными лентами. Я оделся, подышал на ледяные узоры и посмотрел в образовавшуюся дырочку на погост.

Белый мамин холмик стоял на прежнем месте, в конце погоста, и тоже смотрел на меня.

Тихонько взял я свою сурвачку, тихонько юркнул за дверь и, проваливаясь в глубоком снегу, добрался до мамы. Был я один, вокруг никого, только галки, попискивая, спали на соседнем дереве. Мама лежала, все так же укутанная белым, сверкающим покрывалом, я подошел к ней и стал легонько ударять сурвачкой, поздравлять. Маленький был, знал только «Счастья вам желаем, с праздником поздравляем!» Два раза пропел поздравление, похлопывая по холмику сурвачкой, потом опрокинулся спиной в снег, чтобы получился снеговик. А когда поднялся, увидал себя на снегу: лежу на спине, руки в стороны раскинуты. В деревне каждый мальчишка делает с себя такие отпечатки на снегу, снеговик называется, они сохраняются до конца зимы. А занесет снегом — мы снова ложимся в снег на спину и снова получается снеговик.

Вот я и отпечатал себя рядом с мамой, чтобы не быть ей одной, и свой отпечаток тоже похлопал кизиловой палочкой. «Тук-тук» по снегу — и сам себя поздравляю: «Счастья вам желаем, с праздником поздравляем!» Потом опять по холмику: «Тук-тук»… Вдруг слышу — соседские ребята колядку поют…

Пошли колядовать без меня! Собрался я побежать со своей кизиловой веточкой вниз по косогору, но не побежал, а так на снежной стежке и застыл.

На стежке стоял передо мной отец. В одной руке кепка, другой крестится, а из глаз слезы текут. Я перепугался, говорю: «Пап, пап!», а он не на меня смотрит, он на маму смотрит и на снеговика рядом с нею.

Вытер отец слезы, а они опять побежали по щекам, подхватил меня на руки и понес к дому. В конце стежки стояла тетя, она тоже плакала, а позади нее, возле нашей ограды, стояли колядники. «Заходите, дети, заходите!» — сказал отец, опуская меня на землю, а тетя добавила: «Заходите, ангелочки, к нам!» Один мальчик вошел к нам во двор, взял меня за руку и, когда мы потом колядовали по деревне, всем рассказывал: «Лазар-то первой маму свою поздравил!» Все смотрели на меня вот этакими глазами, по всей Старопатице про это прослышали и почему-то сочли важным событием… По сей день не понимаю, зачем мне понадобилось похлопать маму кизиловой веточкой и оставить свой отпечаток на снегу. Я не испытывал тогда никакой печали, да и сейчас не испытываю, просто храню спокойно в памяти белую мамину могилку и свой маленький отпечаток на снегу.

Дома тетя дала мне горячий хлебец, я подержал его в руке, чтобы согреться, снег на мне начал таять, постолы размякли, белые стены горницы обступили меня со всех сторон, на стене прищелкивали языком старинные ходики, ободравшаяся после всех поздравлений кизиловая веточка стояла у стены под ходиками, и, когда я откусил кусок горячего хлебца, он застрял у меня в горле, а ходики еще громче защелкали языком. Я отложил хлебец и снова мысленно увидел, как я отпечатался возле маминой белой могилы… Это был первый мой отпечаток.