Избранное

Я шел довольно долго, когда услыхал в лесу голоса, покашливанье, и вышел к незнакомым мне охотникам — они были из окрестных выселок. Лиса не только наших, их собак тоже повела за собой, охотники стреляли, но она осталась невредима, а собаки унеслись бог весть куда. Выкурили мы с незнакомыми охотниками по сигаретке и разошлись, я повернул назад. Мне было слышно, как кто-то из наших дует в пустую гильзу, скликая собак.

Лес в этом месте высокий, ровный, вдоль и поперек исхоженный скотом и зверьем, он весь медного цвета, и лишь кое-где торчит хмурая дикая груша. Хмурой дикая груша выглядит потому, что в пестром, ярком лесу у нее одной листва почти черная. Весной она повеселеет, когда зацветут на ней цветы, похожие на зерна воздушной кукурузы. Тогда она становится всех нарядней, ни дать на взять невеста в белом свадебном уборе, душистая, окруженная жужжанием пчел. Я шел через этот ровный, стройный лес, сворачивал то на одну тропку, то на другую, избегая тех, что заросли травой, выбирая вытоптанные скотиной или лесным зверьем. Временами останавливался закурить и прислушаться, не выстрелят ли где охотники, не залают ли собаки, послышится ли наш призывный сигнал. Но ничего этого слышно не было. Чем дальше я шел, тем более одиноким себя чувствовал, лес медленно как бы охватывал меня со всех сторон, исподтишка преграждал дорогу, опутывал своими бессчетными, еле различимыми тропками.

Что тропки стали еле различимы, я понял тогда, когда оказался на открытом месте. Трава здесь буйно разрослась, но высохла, и лишь кое-где проглядывали узкие полосы или островки зелени — должно быть, там из-под земли просачивалась вода, поэтому зеленые ленты и островки и уцелели. Ни единой тропинки не пролегало тут, и было видно, что ни одно животное никогда сюда не забредало. Но, если здесь не пасли скотину, почему же трава осталась некошеной, неужто не нашлось косаря для такой травы?

«Куда теперь?» — подумал я и тут же услышал, как весь лес захлопал сотнями крыльев — он тревожно стучал, трещал и свистел, верхушки деревьев изгибались, стали сизыми в белую полосу. У меня было чувство, будто весь лес взлетел и понесся над некошеным лугом. Огромная тень пронеслась над моей головой, сотни крыльев всколыхнули воздух и исчезли. Это были вяхири — самые крупные из лесных голубей, об эту пору они собираются большими стаями перед тем, как умчаться на юг, слетаются в дубовые рощи полакомиться желудями. Я и раньше слыхал про такие стаи, но тут впервые увидел столько вяхирей вместе, впервые увидел, как верхушки деревьев вмиг стали сизыми и как целый лес подымается и устремляется в полет.

Верхушки деревьев еще продолжали раскачиваться. Сухая листва падала с ветвей, кружилась во всколыхнутом птицами воздухе и неохотно устилала землю. Я пытался понять, где я, в чьих угодьях — может, неподалеку от женского монастырька? И, черт побери, может, этот некошеный, богом забытый луг и есть та самая дурман-трава, о которой я слышал столько разных небылиц? Да ладно, сказал я себе, чепуха все это, выдумки, и, не мудрствуя более, пошел через луг. Высохшая трава была мне по пояс, а там, где изгибались зеленые полосы, почти достигала груди. Проходя зелеными полосами, я чувствовал, что ноги, как в топи, увязают в мягкой земле, и слышал какой-то необычный звук — будто кто-то откупоривает под землей бутылки и пробки с глухим чмоканьем вылетают из горлышка. Но я, конечно, прекрасно знал, что никто под землей не сидит и уж тем более не откупоривает бутылки.

Я добрался до опушки. Лес, опоясанный широкой алой лентой, источал терпкое благоухание — это была скумпия, у нас ее называют желтинником. К августу листья скумпии становятся ржаво-красными. Ах ты черт, куда ж теперь сворачивать? Прислушался — издали долетел зов пустой гильзы. Кто-то из наших скликал собак. Звук пустой гильзы очень схож с тем, какой издает пустой глиняный кувшин, когда в него задувает ветер.

Сняв ружье с плеча, я дважды выстрелил в воздух. Эхо гулко прокатилось по лесу. Я подождал, рассчитывая услыхать, ответные выстрелы или чей-то зов, но вместо выстрелов или зова слух уловил нежное позвякиванье колокольца и лай собаки. Собака, наверно, была старая, лаяла хрипло и не зло. Есть среди пастушьих собак такая порода: они лают ровным, бесстрастным лаем — будто только для того, чтобы заявить о себе. У них это скорее многолетняя привычка, чем ревностное стремление уберечь стадо, кошару или виноградник. Собака пролаяла вроде бы в той стороне, сказал я себе и стал пробираться сквозь кусты желтинника.

Вышел я к пересохшему руслу горного потока и остановился послушать, где же звякает колоколец, но, так как подул ветерок и лес зашумел, я ничего не услышал, кроме прерывистых, далеких и неясных звуков пустой гильзы. Тем не менее я помнил, откуда долетали ко мне звяканье и лай, и пошел по сухому руслу дальше, а оно вывело меня на прошлогоднюю вырубку.

На вырубке было пусто.