Избранное

До войны, да и позже, вплоть до пятидесятых годов, в окрестностях каждого более или менее крупного селения размещались пастушьи кошары; в одних держали овец, в других — коз, было несколько телячьих загонов, но пользовались ими лишь до середины лета — в августе скотину гнали на откорм в горы. У Старопатицы было несколько таких кошар, они граничили с кошарами Овчага и Софрониева, и так от кошары к кошаре, по всему краю заповедников и перелогов кипела жизнь. Там, где позволяла почва, вокруг кошар возникали небольшие огороды, и если рядом была и вода, то, кроме картофеля, можно было увидеть грядки с овощами, подсолнух, кукурузу, сорго, сахарную свеклу и табак, а по южным склонам полоски виноградников, а на них — черешневые и персиковые деревья. Преобладала тут белая черешня. Но должен сказать, что в последние годы все это начало приходить в запустение: поначалу людей разбирала охота прибрать к рукам как можно больше земли для личного пользования, но потом они, видимо, насытились землей, да и постарели. Молодежь разлетелась по большим селам да городам, а старикам ковыряться в земле не под силу. Словно ослабли у современного человека мышцы, и отказался он от непрерывного единоборства с землей. В наше время все ищут работы полегче, поудобней. Мой сын Никола убеждает меня, что работать за нас теперь будет атом. Молодым позволительно витать в облаках, я в молодости тоже витал, но хочется тут заметить, что не будет атом пахать заброшенные пашни и белую черешню он не посадит, не возьмется пасти голов двадцать-тридцать овец, стричь их, кровь им пускать, доить и прочее такое.

Говорю я об этом для того, чтобы напомнить, что в прежние времена люди распространялись или, верней сказать, расселялись по всей земле, а не скапливались в больших населенных пунктах. В мое время, то есть в мои молодые годы, куда ни пойди, всюду и человека увидишь, и домашнюю скотинку, а нынче людей разве только на шоссе и встретишь. Старые проселки и большаки поросли травой и бурьяном, Пастбища стоят нетронутые, так что в самый раз плодиться змеям-драконам. Смело могу сказать, что когда я был молодым, то в самом что ни на есть медвежьем углу теплилась жизнь. Старики по одному сходили в землю, но им на смену поднималась молодая поросль, огонь в очаге не затухал. Отец мой покинул этот мир и, думаю, много тайн и много суеверий унес с собой. Я вырос и уже с недоверием относился к легенде о дурман-траве.

Досталось мне от отца старое ружьецо, и я нередко, прихватив его, присоединялся к деревенским охотникам. Охота в те годы была свободная, без всяких запретов. После армии я еще больше пристрастился к охоте, скитания по лесу немного скрашивали одиночество. Жил я один, сам себя обстирывал, обычно по вечерам, и замечал, что мыльная пена в корыте день ото дня становится все мутнее. Что-то должно было перемениться в моей жизни, но что именно, мне было еще неясно. Я верил, что ожидает меня что-то хорошее, — все молодые надеются на какие-то добрые перемены, которые уже близко, рядом, произойдут не сегодня, так завтра, не в этом месяце, так в следующем. Мир детства полон чудес, мир юности — оптимизма и надежд, а мир старого человека похож на миску слепца у обочины дороги — жизнь редко когда остановится возле нее, редко когда звякнет брошенный в миску медяк…

Итак, однажды осенью, в застиранной рубахе, с отцовским ружьем, отправился я вместе с несколькими соседями на охоту. Обычно охота удачней всего бывала на северном склоне горы, за монастырьком, где начинается лес Усое. За лесом идет первый Моисеев заказник, там много оврагов и обрывов, укрытых от ветра уголков, перелогов, стародавних виноградников с пугалами, овсяных полей и заброшенных, поросших травой проселочных дорог. Земля в этой стороне словно собрана складками, и можно, того не заметив, подойти к женскому монастырьку Разбойне, к угодьям Овчага, Балатина или Софрониева.

Славно охотиться осенью, самая для охоты лучшая пора, хотя в наших краях охотничий сезон открывается еще летом, на Ильин день, второго августа. Денек выдался мягкий, тихий, местечко для засады нашлось прекрасное, на краю небольшой полянки. Собаки ринулись в Усое и вскоре подняли отчаянный лай. Я стоял и слушал, как гудит Усое от собачьего лая, лай переместился подальше, к Моисееву заказнику, затих, потом возник снова — видимо, собаки взбежали на гребень холма, сколько-то времени гнались за дичью по гребню, а потом внезапно смолкли. То ли спустились в овраг, то ли след потеряли, я не мог понять. Постояв немного в засаде (собаки ни одной не слышно), я решил взобраться на плато и двинуться в том направлении, где они исчезли. Вдалеке раздавались выстрелы, я рассчитывал, что выйду собакам навстречу и они погонят дичь на меня.