Избранное

Подняв голову, я, к великому своему удивлению и растерянности, увидел в густой листве груши старого, усталого и бесконечно печального кентавра. Он настолько выбился из сил, что не обращал на сорок ни малейшего внимания. Я видел сквозь листья только половину его лица, оно было синеватое, вдоль ушей свисали длинные русые пряди. Слегка отступив, я смог разглядеть светлую бороду, она была не вьющаяся, а всклокоченная. Точно такая же всклокоченная борода бывала у нашего деревенского дурачка, когда он приносил в Старопатицу гриб-дождевик, сорванный в дурман-траве. Глаза у кентавра были такого же цвета, как лицо, — синеватые, водянистые, с воспаленными, набрякшими веками. Судя по всему, он плоховато видел и слышал, потому что я дважды кашлянул, но он и ухом не повел.

Слепни кружили над ним, он не отгонял их, только медленно закрывал и открывал воспаленные веки. Были у него брови или их не было вовсе, я не обратил внимания или не разглядел, вот и сейчас не могу припомнить, помню только крутой узкий лоб, длинные пряди вдоль больших ушей и всклокоченную русую бороду. Поскольку большие уши — это признак долголетия, я понял, что кентавр очень, очень стар.

Меня пронзила жалость к кентавру, и, пятясь назад, в орешник, я снял с плеча ружье и выстрелил в круживших над грушей сорок. Оглушительный визг наполнил овраг, сороки всполошились и прыснули кто куда. Старый кентавр вздрогнул, но даже не взглянул, откуда стреляют. Я продолжал пятиться, а когда орешины и кусты ежевики заслонили от меня грушу, повернулся и ускорил шаг, чтобы поскорее выбраться из чащи. Только выйдя к геодезической вышке, я сел на полянке покурить и стал сверху наблюдать за сороками, которые опять слетались и кружили в синеватом мареве над старой грушей с кентавром.

Посмеют ли эти пернатые дикари выклевать ему глаза, спрашивал я себя.

Чтоб отогнать сорок, я время от времени палил из ружья, и они с негодующими воплями разлетались по оврагу.

9

Расскажу еще кое о чем… Прошлым летом зной и жажда привели меня в один уголок в горах, где, я помнил, жили пастухи, муж и жена; был у них домик и загон для овец, рядом протекал родник. Теперь ничего этого и в помине не было — развалины заросли диким, злобным бурьяном, особенно мрачным на фоне нежной зелени кустарника, росшего на лесной опушке. Ни одной птицы не было видно, если не считать сойки, задумчиво сидевшей на ветке молоденького грушевого деревца. Позади сойки, глубоко в овраге, заверещал заяц. Сойка стряхнула с себя философские думы и помчалась туда, откуда доносилось верещание. Никакого зайца там не было, это мой сын Никола со своими приятелями — охотниками с атомной электростанции — с помощью свистульки, подражая раненому зайцу, надеялись подманить лису. Не прошло и пяти минут, как раздался выстрел, и заяц умолк.

В поисках родничка я шагнул в бурьян. Бузинник, крапива и медовка так густо переплетались там, что никакой тропки было не углядеть. Сердитые жуки неуклюже взлетали и, сделав несколько низких кругов, тяжело падали в бурьян. Взлетали еще какие-то, будто полусонные, насекомые, мохнатые, словно шмели, но это были не шмели. Там и тут порхали темнокрылые бабочки, привыкшие жить в тенистых местах. Видимо, в этих зарослях обитали только мрачные насекомые, никто здесь не собирал мед, ни одной пчелки не было видно. Старая, пыльная паутина клочьями свисала с высоких, мне по пояс, стеблей чертополоха, а пауки давно уже разбежались кто куда. Улитки спали, прилепившись раковинами к листьям груши.

Дважды исходил я вдоль и поперек это одичалое место, но так и не нашел родника. Хищный бурьян стоял плотным строем, переплетаясь стеблями, и ненасытно высасывал почвенную влагу, мешая ей собраться с силами и пробиться на поверхность. Единственный глаз этого уголка был выколот, место показалось мне негостеприимным, нелюбезным, даже враждебным. Ни одной светлой бабочки не пролетало, не жужжала ни одна миролюбивая пчелка — никого, лишь спящие мертвым сном улитки да тяжелые жуки, сердито что-то ворчавшие себе под нос. Из лесу вышли предводительствуемые сойкой молодые охотники. Они были шумные, усталые, несли с собой трофей — дикую кошку. Швырнув ее на землю возле бурьяна, они сели неподалеку на поваленный ствол и закурили.