Избранное

Эти свои слова про аэроплан он повторил и другим опекунам. Старик Истрати, правда, больше интересовался сваркой. К его тяпке пять раз уже ушко приваривали, а оно все снова отламывается. «Приварим, — сказал Тико. — Тяпка твоя отдаст концы, а ушко на месте будет». Зарко Маринков, который работал в ремонтной бригаде и имел дело с рельсами и болтами, спросил кузнеца, есть ли у него коловорот, может ли он дырки просверливать, и цыган сказал, что может.

Чего у него не было, так это наковальни. Их трое братьев, объяснил он, и на всех одна наковальня. Но если он сторгует дом Петуньи и переберется в эту деревню, тогда съедутся цыгане со всей округи, целую неделю будут кувалдами бить, месить старое железо, закалят его и сделают ему наковальню. «Была б у меня рельса, — сказал он Зарко Маринкову, — из рельсы знаешь какая б наковальня получилась, да откуда ее возьмешь, рельсу-то». — «Неоткуда, — сказал Зарко Маринков, — государство, когда меняет старые рельсы, до одной их пересчитывает. Кабы можно было хоть одну сюда приволочь, ты б из нее сто лет всякий инструмент делал». — «Нет так нет, — сказал кузнец, — на сухомятке перебьемся».

Сухомяткой он называл старый, негодный уже инструмент, валявшиеся на дорогах лошадиные и воловьи подковы, старые гвозди, ржавые и ломаные шины от телег, железные обручи и всякий прочий железный хлам. Тико одобрил и нашу речку, сказал, что в ней много окатышей (то есть камней, обкатанных и оглаженных водой), а настоящий кузнец, когда берется что приваривать, без окатышей не работает. Дальше читатель сам увидит, как окатыши приготовляются для сварки. А сейчас надо прежде сторговать дом.

Торги были недолгие, опекуны назначили умеренную цену, согласились и на рассрочку. Заяц только поставил условие, чтоб сохранили шелковицу. В собственность кузнеца и его семьи переходили участок и все постройки на нем, а шелковица оставалась под надзором опекунов, и никто, в том числе и новый собственник, не имел права поднять на нее руку. «Я и так не подыму, — сказал кузнец. — Вон в ей клевцов-то сколько!»

Опекун Истрати, как человек старый, решил, что покупателю надо рассказать все, чтоб не вышло потом каких неприятностей и чтоб их, опекунов, не призвали к ответу. Он рассказал цыгану, что за семейство были Петуньи, как младший Петунья остался один, как они стали его опекунами, как Петунья покинул этот мир, да, видать, не совсем покинул, потому что чертова кошка перескочила через него и он обратился в тенца. Тенец редко, но все же навещает свой дом, иной раз печные трубы почистит, иной раз сверлом дырки в шелковице вертит, потому как эти отверстия в шелковице клевец своим простым клювом нипочем бы не провертел — для этого дела сверло нужно. Тенец, видать, по ночам и помогает им. Иногда ночью слышно, как он играет на окарине. «Он еще при жизни научился на окарине играть, так мы, когда провожали его, положили ему в гроб окарину, чтоб была при нем, — сказал Зарко Маринков. — Мы не больно верили, что он в тенца обратится, но окарину решили положить — вдруг пригодится в дороге. Дорога человеку дана долгая — и на этом, и на том свете».

Они нарочно все рассказали Тико, не то может случиться, что, когда они переселятся, Петунья явится однажды ночью, начнет ходить по чердаку, играть на окарине или раздувать мехи в кузне, отбивать тяпки и лемеха и переполошит весь дом.

«Подумаешь — тенец! — сказал Тико. — Чего тенцу у цыган делать? Придет, так мы на него только вшей напустим!»

Кузнец засмеялся заливисто, Заяц тоже засмеялся, Зарко Маринков только улыбнулся, а Истрати покачал головой и вздохнул. «Наше дело сказать, — заключил Истрати, — потому, коли завтра что случится, мы же, опекуны, окажемся виноватые». — «Верно, — добавил Зарко Маринков. — Мы когда рельсу тащим, нам тяжело, но как перенесем ее, на землю положим, тут же можем дух перевести. А опекунство на землю не положишь, всю жизнь этот груз тянешь и за все отвечать приходится». А Заяц сказал: «Кабы было легко, все бы опекунщиками стали!»

Кузнец оставил свое свидетельство Зайцу на хранение, и через неделю телега, окруженная толпой цыган, въехала во двор Петуньи.

«Двенадцать, — сказала жена Зайца, — не, не двенадцать, тринадцать вроде». — «Чего?» — спросил Заяц. «Новых соседей, — ответила Велика. — Тринадцать, тринадцать. Я одного не сосчитала, он позади телеги был».

Заяц вышел во двор и увидел через ограду, как новые соседи распрягают лошадей и разгружают телегу. Несколько цыганок уже поднимались по каменным ступенькам в дом, а бурьян во дворе зашевелился — видно, в зарослях шныряли дети. Тико отдавал какие-то распоряжения, во дворе слышна была громкая цыганская речь. Клевцы на шелковице засуетились, перелетели на верхние ветки и почти уже не стучали клювами, а смотрели на суету под деревом.