Избранное

Заяц вытащил из плетня жердь с американским комбинезоном, а Тико вынес из дому ржавую жестянку. Сороки продолжали бесноваться. Мужики направились в их сторону: Тико стучал чуркой по жестянке, а Заяц размахивал над головой жердью с комбинезоном. Дойдя до улицы, Заяц сказал: «Дай-ка закурим по одной, никуда эти оглашенные не денутся!» Они свернули себе по толстой цигарке, Заяц долго бил огнивом, пока не высек из кремня искру, искра принюхалась, повела носом налево, направо, нашла трут и подожгла его. Мужики постояли, покурили, и Заяц рассказал, как во время войны убивали бешеную собаку, она, видать, нашла где-то дохлого жаворонка и съела его. Собаки, по его убеждению, бесились именно от этого. Об этой истории он и брату жены писал, когда тот был в Аргентине, подрядился работать за два песо в день, да этот аргентинец, будь он неладен, помещик он и есть помещик, скостил плату и заплатил только по полтора песо. Поэтому Заяц посоветовал брату жены постараться по силе возможности подрядиться за два песо, тот его послушал и перебрался в Соединенные Штаты, где, наверное, заколачивает по два песо… Так вот, когда они в тот раз убили собаку, там пролетала сорока, она поклевала падали и взбесилась. Она, правда, ни на кого не кидалась, но полетела к свиньям, выбрала самую здоровую и села к ней на спину. Так по целым дням и ездила на свиньях верхом. Когда свиньи ей надоели, она переметнулась на буйволов, то на одном верхом ездит, то на другом, буйвол хвостом бьет, а согнать ее не может. Так вот и ездила на них верхом, ездила и покрикивала, и был это не крик и не смех, а что-то припадочное. Заяц помнил, как в конце концов Трифон взял ружье и они пошли стрелять по сороке, но, сколько Трифон ни стрелял, ни разу не попал и только кучу заячьей дроби всадил буйволам в шкуру.

Цигарки были докурены. Заяц взмахнул пугалом, Тико застучал по жестянке, и они вошли во двор Сусы Тининой. «А-а-а?» — завопили сороки, закружили по двору, пролетели дугой над житней, в воздухе покачивались выпавшие перышки и легко опускались на зеленый пырей, на людей и пугало. «Кыш, мать вашу!» — кричал во все горло Заяц, а Тико повторял за ним, словно эхо: «Мать вашу!»

Кричать долго не пришлось. Едва они прошли половину двора, как сороки неохотно разлетелись по соседним садам. Только подвешенная за лапки сорока осталась висеть на житне с кукурузой. Суса Тинина открыла дверь, и первыми ее словами были: «Вот проклятущие, кур перепугали, я только им кукурузы насыпала, они от кукурузы несутся лучше, а тут эти налетели, кур прогнали и склевали всю кукурузу». — «Бешеной падали где-нибудь наклевались», — сказал Заяц и стал скручивать новую цигарку. Тико он дал подержать американский комбинезон, пока он будет бить огнивом. Суса Тинина, забыв о том, что придушила их курицу, принесла ему в щипцах уголек, чтоб он прикурил цигарку. Заяц прикурил, сделал две-три затяжки и сказал Тико: «Пошли!»

Они зашагали обратно, впереди шел Заяц и дымил, за ним — Тико с пугалом и жестянкой.

Завидев их, Камена сказала Велике: «Коли вы добрые люди, дали бы эту одежку Тико, а то он оборванный ходит, как цыган!» — «Давно б сказала! — отозвалась Велика. — Носите на здоровье, а мы лохмотья для пугала всегда найдем».

Велика тут же сказала об этом мужу, а тот, долго не раздумывая, заключил: «Да конечно же! Пусть носит, чем ему висеть здесь на жерди да под дождем мокнуть». Тико же со своей стороны впал в такое умиление, что ничего не мог сказать, а только вскрикивал: «Ой-ей! Ой-ей!»

Он зашел в дом в своей старой, драной рубахе и вскоре появился в дверях в комбинезоне. Он был немного крупнее Зайца, и комбинезон плотно облегал его тело. Штанины не доходили до колен, рукава — до локтей, но комбинезон сидел как влитой, и когда он появился в дверях, то был неузнаваем, а уж улыбался прямо-таки до ушей. Клевцы при виде его попадали с дерева, потом по одному стали снова карабкаться вверх, перебирая лапками и опираясь на хвост. Кузнец, заложив руки в карманы, босиком спускался по ступенькам во двор. Заяц, попыхивая цигаркой, прищурил один глаз, оберегаясь от дыма, но другим глазом смотрел на спускавшегося по ступенькам соседа. «Чем я не мериканец!» — сказал ему Тико. «Мериканец и есть!» — отозвалась цыганка. А Велика заключила: «Вылитый!»

Так комбинезон, проделавший долгий путь через океан, немало побродивший по дорогам старой Берковской околии и кончивший было свои дни в качестве пугала на изгороди Зайца, снова вошел в обращение, половина клевцов при виде его попадали с дерева, а гусыня вылезла из-под навеса, с торжественными возгласами устремилась к своему хозяину, понюхала его клювом и одобрила новый костюм… Я здесь немного опережу события и забегу с комбинезоном вперед — ведь и Америка, как выражался Заяц, всегда обгоняет события, ее комбинезон может, если сочтет нужным, бросить человека посреди дороги и отправиться дальше в одиночку, развеваясь на бегу, а человеку ничего не остается, как догонять его нагишом, размахивая одной рукой, чтобы бежать быстрее, а другой рукой прикрывая срам.