Избранное

Он двинулся на ощупь в ту сторону, откуда слышалось дыхание. Оно словно бы исходило из кадки. Он заглянул в кадку, но в темноте ничего не увидел, да и дыхание как будто переместилось: на этот раз он услышал его у себя за спиной. Он обернулся, за ним была светлая рама открытой двери. В струящемся свете Заяц увидел, как сорока идет на двух ногах, словно куропатка, семенит, помогая себе крыльями — на них она опиралась, сохраняя равновесие, — и шумно, с присвистом дышит. Заяц швырнул в нее напильником, сорока метнулась в одну сторону, потом в другую, напильник пролетел мимо и оказался за дверью. Сорока тоже перешагнула порог, пробежала немного за напильником, клюнула по дороге початок, а человек ринулся за ней, надеясь в несколько прыжков ее настигнуть. Он сдернул с головы шапку, чтобы ударить птицу, но сорока бежала такими зигзагами и так вертелась, что, сколько он ни замахивался шапкой, так ни разу ее и не ударил. Велика вышла за дровами и, увидев, что ее муж гоняется за бегущей сорокой и бьет шапкой по земле, застыла на пороге. Птица добежала до плетня, Заяц думал, что здесь-то он ее и прищучит, но она нашла щелку, протиснулась в нее и исчезла в саду. Пока Заяц подтащил табурет, пока карабкался на изгородь и потом плюхнулся с другой стороны в крапиву, наступило полное затишье — не слышно было ни порхания крыльев, ни тяжелого дыхания, ни носового присвиста. Заяц постоял в крапиве, потом перелез обратно через плетень, нахлобучил на голову шапку и пошел искать напильник.

С женой они переглянулись, но ни он ничего не сказал жене, ни она не решилась ему ничего сказать.

Позже он рассказывал Трифону, что прогнал сороку из подвала и что птица не хотела лететь, а двигалась пешим ходом, однако же очень быстро. Куропатка и перепел тоже ходят вот так, и, сколько за ними ни гонись, нипочем не поймаешь. Заяц попросил Трифона застрелить для него сороку, он сделает из нее пугало, и посмотрим тогда, посмеет ли какая сорока забираться к нему в подвал или шататься вокруг да подслушивать. «Ты знаешь, я тебе не раз подсоблял, — сказал Заяц, — зайцев на тебя гнал, на лисиц вместе ходили. Убей мне сороку, а, как охотничий сезон начнется, я снова тебе помогать буду, может, и на кабана наскочим».

Трифон не стал чиниться, застрелил сороку и дал ее Зайцу. Тот взял тыкву, продырявил ее со всех сторон, ощипал сороку и перья воткнул в дырки, так что тыква стала похожа на сороку, только раза в три-четыре больше настоящей. Тыкву они с женой насадили на крестовину, оставшуюся от американского комбинезона. Целую неделю после того сорока, если и появлялась, не только что не смела пролететь над двором, но облетала вокруг дома кузнеца, потом скользила за житней Сусы Тининой и тогда уж направлялась к реке. Сорока-то она сорока, но, как увидит перед собой такую здоровенную и встрепанную сорочищу, и ее разбирает страх, и она старается держаться подальше.

Тем временем жены троих опекунов собрались, сходили на кладбище, помолились за упокой Петуньиной души, полили вином что и как требовалось, наготовили много еды и дали ее Тиковой семье. Согласно поверью, семья, которая поселилась в доме тенца, должна после заупокойной службы наесться досыта, тогда и тенец вместе с ней насытится и перестанет приходить. Если это поверье соответствует действительности, должен сказать, что тенец в тот раз, наверное, просто объелся. После обеда семья Тико полегла в тени шелковицы, все заснули как убитые, и только Камена не спала, потому что ворожила на красной нитке. Заяц тут же присоединился бы к ней, чтобы посмотреть, как она будет ворожить, но в этот день его не было в деревне, потому что он с утра пораньше закатился в поле, куда приехали землемеры. Ему страх как хотелось посмотреть в теодолит, и после обеда это ему удалось. Он посмотрел в трубу и увидел весь мир вверх тормашками. Деревья, люди, овцы, телеграфные столбы и даже велосипедист — все было перевернуто вверх ногами и или двигалось, или стояло на месте, однако же не падало.

«Вот и в Америке так, — сказал Заяц землемерам. — Я сколько раз думал, как же это там получается, а оказывается вот как. Мериканец этот самый так и висит вниз головой, и на велосипеде коли едет, опять же вниз головой, и шурин мой, должно, так же висит, чтоб свои два песо в день выколотить, и он их выколотит, если помещики не скостят ему плату, как нам тот подрядчик скостил, когда мы мост строили. Обещался вроде, мать его, платить уж не знаю сколько, да обманул, завел свой мотоцикл и укатил, а мы стали рельсу вытаскивать, которую река унесла… Гляди, гляди, баба по дороге идет вниз головой! Только, раз у ей ноги вверх растут, почему ж у ей юбка не падает? Гляди-ка!»

Тон у него был такой, что нипочем не поймешь, одобряет он или не одобряет то обстоятельство, что юбка у бабы не падает.