Избранное

Поводом для этого разговора послужила мертвая птица (белокрылка) у дороги, птица лежала на спине, откинув одно крыло. Под ней лежала ее тень, тоже откинувшая крыло. Вокруг нас шепталась каштановая роща, я шел чуть позади своих учителей. Они шагали медленно и размеренно, Апостолов прихрамывал, словно при каждом втором шаге выделяя или подчеркивая что-то для себя важное. Рано или поздно все мы прикрываем собой свою тень и мысли наши становятся бескрылыми, говорил Апостолов. Он часто повторял: «Смерть не обманешь!»

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вот уже месяц как я живу в деревне у бабушки в полнейшей изоляции, иногда я спрашиваю себя, естественно ли жить так долго в таком одиночестве? Днем я пытаюсь сочинять небывальщину и записываю ее в свою тетрадку или заношу туда всякие мысли, воображая, будто собираю кое-какие образчики жизни, как учил меня учитель Апостолов. Он не раз говорил мне, что жизнь описать нельзя, но отдельные случаи из жизни поддаются описанию. Жизнь никому не позволяет охватить себя целиком, она позволяет лишь заглянуть в глазок на двери. Могу сказать, что я еще ничего или почти ничего не видел, сколько ни пытался заглядывать в глазок.

Работа на маслобойне мне надоела, вероятно, я туда уже не вернусь. Сделал я попытку поступить в университет, но сдавал экзамены, заранее уверенный в неудаче, и не прошел. В военкомате мне второй раз дали отсрочку, и я вдруг оказался в положении человека временно пребывающего… Где пребывающего? — спрашиваю я себя. На маслобойне я работал временно, да там вообще работа сезонная, профессии у меня нет, гимназия не дала мне профессии, только голову затуманила, да и мой преподаватель литературы напустил в нее дополнительного туману. Ангел Вентов хотел воспитать меня физически, дать силу моим мускулам, но мне было неинтересно развивать мускулы, потому что я стремился развить силу своей мысли. Поэтому я больше держался Апостолова и постоянно торчал у него во дворе, то пилил с ним дрова на деревянном чурбане, то слушал его беседы. Апостолов неустанно внушал мне, что выбрать профессию не так уж важно, важнее выбрать себе в жизни роль и играть ее до конца.

В отчаяние я не впал, но было бы неправдой сказать, что я полон надежд, ведь у меня нет ни профессии, ни роли. Просто я целыми днями торчу дома, бабушка сидит у очага, непрерывно поддерживая в нем огонь — у нее, видно, тихое помешательство, она считает, что, если огонь погаснет, в печную трубу ворвутся смертоносные болезни и нас прикончат. Днем никто не показывается во дворе, я выхожу только в сумерки, колю дрова на колоде, полагая, что таким образом имитирую Апостолова, бабушка собирает снесенные за день яйца, достает из колодца свежую воду и т. д., а днем мы сидим дома. У порога сторожит плешивый Илия, я вижу в окно, как он прислушивается к шумам в доме. На крыше аистята по целым дням щелкают клювами, клювы у них уже затвердели.

Я в какой-то степени напоминаю этих аистят, у них все как у взрослых аистов — и клюв, и ноги, и крылья, и оперение такое же, но есть одно очень существенное, я бы сказал, решающее отличие — они еще не умеют летать. Сравнив нас таким образом, я говорю себе: дело — табак! И спрашиваю себя, не слишком ли долго я просидел в гнезде, не настал ли день, когда я должен выскочить из окошка в сад и отправиться в большой мир искать жизнь, потому что, пока я здесь, жизнь не станет меня искать, а если иной раз и взглянет, я чувствую, что глядит она на меня с полным безразличием.

Люди слетали на Луну и вернулись, а я продолжаю стоять у окна и ковырять ногтем подоконник. Апостолов говорит, что лучше хотя бы один день действовать, чем сто лет  г а м л е т и з и р о в а т ь. Если б я мог хотя бы гамлетизировать!.. Но я не делаю ни того ни другого, я кропаю в тетрадке и наблюдаю жизнь — неподвижную жизнь вокруг. (Что бы это было, если б я подрался с милиционером или ворвался в дом к какой-нибудь девушке!)