Избранное

Я вышел в город, чтобы поискать учителя физкультуры Ангела Вентова. Снег шел уже не такой густой, но падал все так же монотонно, однообразно, с чуть заметным наклоном в одну сторону, как трудолюбивый ученик, который, склонив голову набок, пыхтит над своим чистописанием, стараясь, чтоб у всех букв наклон был в одну сторону. Гор не было видно, но я знал, что они совсем близко, за белой пеленой снега, и что они круто уходят вверх сразу за последними домами городка. Было тихо, пасторально, и это еще больше усиливало ощущение глухой провинции. Девочка с расписным кувшином показала мне дом учителя физкультуры. Городок был славен своими гончарами, и я убедился в том, что он и сам пользуется своими расписными кувшинами, хотя показывает их неохотно.

Вместо учителя физкультуры у дверей дома я увидел Найду. Она сметала снег со ступенек и, узнав меня, удивилась еще больше, чем я, когда увидел, как она сметает снег с чужого крыльца. Я сказал, что мне нужен Ангел Вентов, и Найда пригласила меня в маленькую, жарко натопленную гостиную — мол, пока я погреюсь, Ангел Вентов как раз и подойдет. Вскоре в комнату вошел учитель, неся кастрюлю с большим янтарным кочаном капусты. У них в подвале кадка с кислой капустой, но за капустой ходит только он, учитель, потому что на той неделе они заметили в подвале мышь и теперь Найда ни за что на свете в подвал не пойдет… «Ладно, мышь мышью, но вы ведь выпьете чаю вместо капустного рассола?» — спросила Найда. Я согласился выпить стаканчик, Найда вышла из жарко натопленной гостиной и очень долго занималась приготовлением чая. Вероятно, она нарочно возилась с чаем, чтобы дать нам с Ангелом Вентовым время поговорить, и я допускаю, что она слышала из-за двери часть нашего разговора. В гостиной я увидел детские тетрадки, альбом и акварельные краски, пару теплых детских домашних туфель, и по всему этому понял, что Аттила теперь живет в доме Ангела Вентова. После смерти Апостолова прошло два или три года, и учитель физкультуры поспешил занять его место. Я подозреваю даже, что этот человек домогался Найды еще при жизни учителя литературы.

Меня интересовали две вещи: виделся ли Ангел Вентов в тот вечер с Левшонком, разговаривали ли они и т. д., а также знает ли он что-нибудь о дневниках Апостолова. Эти дневники живо меня интересовали. Ангел Вентов ничего о дневниках не знал, он полагал, что Апостолов их уничтожил; с Левшонком он знаком, парнишка ведь выпускник их гимназии, как же ему его не знать, он очень часто встречал его у учителя литературы, знает даже, что паренек пописывал, главным образом под влиянием Апостолова; Апостолов, сказал он мне, считал, что каждый человек должен писать, но лично он с этим не согласен. Апостолов даже позволил себе послать кое-что написанное Левшонком в какую-то газету, послал по секрету от паренька, указав для ответа свой адрес, но из газеты его завернули. Левшонку он ничего не сказал, да и незачем было говорить, стоило взглянуть на его писанину и становилось ясно, что дело дохлое. Я спросил его, читал ли он что-нибудь из сочинений Левшонка, он сказал, что не читал, что сочинения на свободную тему проверял учитель литературы, а он, Ангел Вентов, занимается в гимназии только физкультурой…

Найда принесла малиновое варенье и снова вышла заварить чай. У варенья был цвет киновари и аромат герани. Большой янтарный кочан глупо торчал между нами, едва помещаясь в кастрюле с торчащими вверх ручками.

Учитель физкультуры спросил, не родственник ли я Левшонку, из этих ли я краев, знаком ли я был с покойным Апостоловым и что именно я хочу у него узнать. Я сказал, что Левшонку я не родственник, но что я из этого края и был знаком с ним, что юноша исчез чрезвычайно странным, чтобы не сказать таинственным образом, и я пытаюсь выйти на его потерянный след; что о покойном Апостолове у меня представление довольно беглое, я, правда, учился в местной гимназии, но это было более двадцати лет назад. «А-а, наш воспитанник! — воскликнул Ангел Вентов. — Очень рад!» Я возразил ему, что было бы преувеличением считать меня воспитанником гимназии, скорей я просто проскочил через нее, как человек, который так поспешно поднимается по лестнице, что прыгает через две-три ступеньки; воспитание же требует систематичности, перешагивания с одной ступеньки на другую. «Пожалуй что так», — согласился со мной учитель.