Избранное

Говорят, наш чувства отражаются на лице, я же осмеливаюсь утверждать, что лицо способно приобретать цвет нашей мечты. Так, лицо Ивана Цветкова начало постепенно краснеть, приобретая цвет катушки марки «Мичелл» (она была выставлена в витрине магазина, и Иван каждый день ходил на нее смотреть), с тем чтобы непременно перейти в цвет загара, когда он, счастливый, будет сидеть где-нибудь на мостике, волнорезе или одинокой скале и без малейшего усилия забрасывать наживку в прозрачную, цвета резеды, морскую воду — забрасывать эдак метров на сто от берега! Анкино же лицо стало бледным, с бежевым оттенком. А в тот день, когда Иван должен был получить премиальные, оно превратилось в настоящую замшу — даже глаза ее отливали недобрым коричневым блеском. Это был день, когда Анка поняла, что, несмотря на унизительную войну, которую она вела с мужем целых двадцать дней, Иван остался непреклонным. В конце рабочего дня она позвонила ему на службу. Иван поднял трубку, коротко сказал «да, да…», подтверждая, что деньги получены, и прервал разговор, чего с ним никогда не случалось. В этом бесцеремонном «да, да» она уловила что-то от самодовольного нувориша или даже парвеню и поняла, что муж не собирается ей уступать и распорядится деньгами по собственному усмотрению. И тут с ней произошло то, чего она сама не ожидала: Анку перестала мучить мысль, что мечта так и не сбудется, и она почувствовала унижение оттого, что так упорно старалась ее осуществить. (Если бы Анка лучше разбиралась в своих чувствах, она поняла бы, что, в сущности, презирает мужа.)

Весь день она мучительно старалась придумать такую линию поведения, вернее, такую тактику, которая ликвидировала бы на поле брани малейшие следы ее нынешнего поражения. Но лишь вечером — когда она из окошка наблюдала, как Иван выходит из автобуса, — ее осенила блестящая идея: она должна сыграть роль, совершенно противоположную той, которую ожидает от нее супруг. А именно? Все обратить в шутку и тем самым спасти свой престиж — быть гордой со скрягой и грубияном! Кто знает, может, этой неожиданной, веселой, артистичной тактикой она все еще надеялась умилостивить своего «скрягу и грубияна»? Но это тайна, в которую нам не дано проникнуть.

Сначала из автобуса вышел раздутый до невозможности портфель, а потом уж и сам Иван. Этот портфель он получил на службе несколько лет тому назад — тоже в качестве премии — и с тех пор с ним не расставался. Портфель был очень удобный: с тремя отделениями и большим карманом, вмещал одновременно несколько служебных папок, плащ, каравай белого хлеба, бутылку подсолнечного масла, килограмм мяса, два пучка зеленого салата, несколько банок простокваши и множество других продуктов, которые Иван покупал, возвращаясь со службы. Сегодня, по случаю премии, этот современный рог изобилия был особенно внушителен — в нем не хватало только желанной катушки «Мичелл». После работы Иван задержался на собрании и не успел заскочить в магазин.

Вот на лестнице послышались медленные, тяжелые шаги и громкое прерывистое дыхание. На площадке четвертого этажа шаги замерли, скрипнула кожа (Иван взял портфель в левую руку, чтобы правой отпереть дверь). Ключ повернулся, замок щелкнул, и портфель первым вошел в полутемную прихожую, точно так же, как он только что первым вышел из автобуса. Иван протянул было правую руку к выключателю, стараясь в то же время локтем левой закрыть дверь, но в эту секунду кто-то опустил ему на плечо тяжелую лапу и прохрипел в ухо:

— Руки вверх! Ни звука…

Портфель грохнулся на мозаичный пол прихожей — причем внутренности его резко дзинькнули разбившимся стеклом, — накренился, и из него, как кровь из раненого животного, хлынула белая струя молока. Иван зачем-то сделал полупируэт, опустился на колени, словно прося у бандита пощады, и, поймав блеск сверкнувшего лезвия, растянулся поперек прихожей. Все произошло неожиданно, стремительно, как и происходит большинство катастроф. Анка лишь успела крикнуть: «Не бойся!», потом бросилась на кухню за стаканом воды, выплеснула воду мужу в лицо и, лишь после этого, догадавшись зажечь свет, склонилась над потерпевшим. Его лицо, и в обычное-то время серое и невзрачное — за исключением последних двадцати дней, когда оно приобретало цвет заветной мечты, — сейчас, в тусклом свете прихожей, было мертвенно-бледным. И все же в нем теплилась жизнь: веки и скулы подергивались, а посиневшие губы причмокивали. Анка вспомнила, что упавшего в обморок следует хлопать по щекам и растирать ему уши, перетащила мужа в гостиную и там, холодея от страха, начала приводить его в чувство. Если бы кто-нибудь прислушался, стоя на лестничной площадке, он наверняка подумал бы, что в квартире кто-то колет дрова на паркете. Она то лупила мужа по щекам, то принималась растирать ему уши и плачущим нежным голосом призывала его вернуться к жизни.