Избранное

Марчо Кусаный, так прозвали того бедняка-крестьянина, сел за стол дяди Мартина бочком, стеснительно, он не привык сидеть за одним столом с зажиточными людьми. Надвинув баранью шапку на глаза, бедняга сидел, не говоря ни слова. Дядя Мартин налил ему чарку вина, пригласил выпить, он решил, что настал момент совершить первое благодеяние. Вытащив из кармана 500 левов, он положил их перед Марчо. Глаза всех посетителей корчмы были устремлены на них, в помещении стало тихо, люди, никогда не видевшие столько денег сразу, казалось, испугались.

— Купи себе волов! — сказал дядя Мартин тоном, достойным самого Ротшильда.

Все окаменели, казалось, злой дух проник в корчму и всех околдовал. Марчо Кусаный икнул, словно его огрели по голове из засады, из-под шапки на лоб потекли мутные струйки пота.

— Возьми, — сказал дядя Мартин и пододвинул кипу денег к Марчо, но тот отпрянул и пробормотал: «Да, чтоб ты укусил меня за руку!»

Дядя Мартин принялся его уговаривать, но, сколько он ни увещевал беднягу, тот смотрел на грязный стол остекленевшими глазами, а в голове у него роились мысли об огромной куче денег…

Прошлым летом он поехал на водяную мельницу смолоть мешок муки. Дожидаясь своей очереди, крестьяне сидели в тенечке под вербой и беседовали о том о сем, как это бывает на мельнице. Тут явился богач Жеко Желязков, слывший среди местных богатеев самым известным бонвиваном (крестьяне называли его Жеко Бованом). Он подсел к беседующим, а его собака-овчарка, которую он купил в Бухаресте, улеглась у ног хозяина. Потом Бован подозвал слугу и наказал принести торбу и одеяло. Он расстелил одеяло на траву, развязал торбу и высыпал на одеяло огромную кучу денег. «Мне, — сказал он, — нужно съездить в одно место по делу, через час я вернусь. Деньги оставляю здесь, собака будет их стеречь. Кто хочет, может взять себе сколько надо, не возражаю…» Бован вскочил в седло и поскакал в сторону села, а собаку оставил возле кучи денег.

Бован был человеком, у которого, как говорится, семь пятниц на неделе, настроение его, по словам местных крестьян, зависело от того, какой ногой утром он ступал с постели. В самый страшный летний зной, когда деревья и камни трескались от жары, он мог явиться в село или выйти в поле элегантно одетым, в застегнутом на все пуговицы сюртуке, в желтых перчатках и желтом галстуке с золотой заколкой, в фетровой шляпе и лакированных сапогах. В такие минуты он бывал добр со всеми, щедр и вежлив, как дипломат. При встрече с самым оборванным бедняком он первым прикладывал руку в желтой перчатке ко лбу. Проявлял чуткость и отзывчивость к нуждающимся и мог сунуть в руки первому встречному десятку, даже если тот и не заикался просить его о помощи. Раздавал продукты, в торговых сделках набавлял безо всякого по леву-два, одним словом, это был сам Иисус Христос, который, переодевшись в богатую одежду, объезжал на коне или обходил пешком царство рабов божьих. В такие дни крестьяне говорили, что он встал с правой ноги, и знали, что от него можно ждать добрых поступков, веселых шуток. Но когда ему случалось ступить с постели левой ногой, Бован превращался в свою противоположность — он делался придирчивым, к каждому цеплялся, дрожал над копейкой и мог устраивать над каждым встречным очень жестокие издевательства. Однажды, находясь в таком настроении, он приказал одному из своих слуг, которого звали Киро Влах, достать из колодца упавшую туда соломенную шляпу, сказав, что заплатит за это двадцать левов. Влаха спустили в колодец на веревке, никакой шляпы он там, конечно же, не нашел и крикнул, чтобы его подняли наверх, но Бован приказал остальным слугам привязать веревку к журавлю колодца и отойти в сторону. Влаха подняли из колодца через три часа, а все это время он висел на веревке, весь посиневший от сырости и страха. Бован распорядился, чтобы его как следует растерли, а потом два дня держал его в своих покоях, а на третий выдал ему новую одежду и впустил к нему одну из своих содержанок. Влах был человек одинокий, не то болгарин, не то валах, привыкший спать в конюшнях и разговаривать со скотиной, людей он сторонился. Вдобавок ко всему он в свои 35 лет был старым холостяком и совершенно не знал женщин. Бован приказал запереть дверь снаружи и носить заключенным трижды в день самые вкусные блюда и трижды выпускать их в отхожее место. Продержав их взаперти шесть суток, на седьмые он выпустил затворников на волю. Потом местные крестьяне, посмеиваясь, рассказывали, что через несколько месяцев после этого случая Влах как-то спросил Бована: «Послушай, чорбаджи, почему бы тебе опять не уронить свою шапку в колодец…»